Загубленная жизнь Евы Браун - [154]

На следующий день, 20 апреля, Гитлер отмечал свой день рождения. Среди ближайшего окружения было заведено поздравлять его в полночь. Гитлер запретил празднества в столь неуместный момент, но Ева Браун взяла верх, и — ища высочайшего расположения до последней минуты — они все равно собрались. Шпеер вспоминал: «Все они пришли поздравить Гитлера, те же люди, что приходили каждый год». Приветствия, должно быть, звучали натянуто. Бледные узники, слишком долго просидевшие в искусственной пещере под истерзанной землей, — Геринг (свиноподобный, как всегда, несмотря на дефицит продовольствия), Шпеер, Риббентроп, Борман и полдюжины командиров вермахта, — поздравили своего разваливающегося на части фюрера с пятидесятишестилетием, пожелали долгих лет и всяческих благ, после чего принялись хлестать шампанское и поглощать икру. Печальная ирония: на складах бункера не осталось почти ничего, кроме деликатесов в огромном количестве, в то время как запасы молока, масла, яиц, хлеба и прежде всего свежих овощей почти истощились. Для желудка Гитлера это стало особенно тяжким испытанием.

Именинное застолье представляло собой мрачное зрелище. Было не до веселья. Доброе расположение духа наигранно, подарков мало, и все никчемные. Ева специально заказала свой портрет в затейливой серебряной рамке. (Что делал Гитлер со всеми фотографиями, которые она ему дарила? Он не мог ставить их себе на письменный стол, а тем более вешать на стену, хотя портрет Гели украшал его спальню в рейхсканцелярии. Ее можно было показывать, но Еву надлежало прятать.) Как ни старалась Ева развлечь гостей, атмосфера воцарилась тягостная, сам Гитлер выглядел утомленным и подавленным. Злополучное покушение в июле 1944 года надолго подорвало его силы, а переутомление, разочарование и досада на превосходство сил союзников — каковое невозможно было более отрицать, ибо они стояли у самого порога — словно прибавили ему лет, так что он выглядел гораздо старше своих пятидесяти шести. Вечеринку вскоре перенесли наверх, в просторные залы новой рейхсканцелярии, где все пытались изображать веселье под непрестанные завывания сирен воздушной тревоги. Ева оставила их и вернулась в бункер — пить чай наедине с Гитлером в его тесном кабинете и предаваться воспоминаниям о прежних, куда более радостных днях рождения.

Наконец, в пять утра фюрер отправился спать и на следующий день встал позже обычного, в два часа дня. Чисто выбритый и одетый в привычную униформу, он медленно поднялся по ступеням, ведущим в парк рейхсканцелярии. Там он сфотографировался последний раз в жизни, награждая Железным крестом за выдающуюся храбрость горстку измученных войной солдат и двадцать новобранцев из гитлерюгенда — смертельно бледных от усталости подростков. Гитлер, пряча за спину судорожно трясущуюся левую руку, но пытаясь улыбнуться, треплет по щеке белобрысого паренька, который взирает на него с непонятным выражением — почтения, ужаса, обвинения? Эти закаленные в бою мальчики так отличались от здоровых крепышей, вскидывавших руки в единодушном салюте «Хайль Гитлер!» семь лет назад в Нюрнберге. Теперь они сражались, защищая Берлин от русских танков, и вместо славы, о которой они мечтали, их ждала горькая, порой смертоносная награда. Лишенные самого ничтожного шанса когда-нибудь стать взрослыми, они тысячами гибли от рук советских солдат. Бойцы народного ополчения и мальчишки из гитлерюгенда, откликнувшиеся на призыв защищать своего фюрера до последнего вздоха, верили, что генерал Венк уже идет им на помощь. Очередная ложь. Их командиры знали правду, и все же изнуренные дети — некоторым всего по двенадцать лет — продолжали строить импровизированные баррикады. Они храбро бились, и их мужество заслуживает признания, пусть они и служили неправому делу.

В то же самое время — в тот же день, сразу после полудня — колонна грузовиков из Нойенгамме, концентрационного лагеря под Гамбургом, доставила в пустое здание школы на севере города партию евреев из двадцати двух детей от четырех до двенадцати лет, двух женщин и двадцати шести мужчин. Все они использовались для медицинских экспериментов и являли собой ужасающее свидетельство бесчеловечного обращения режима с теми, кого он не убивал. Именно поэтому их нельзя было оставлять в живых. Пятьдесят человек загнали в школьный спортзал и повесили одного за другим: взрослых, детей и четверых сопровождавших их медицинских работников. Милосердие и сострадание давно вымерли.

Гитлер и его маленькая свита вернулись в рейхсканцелярию, где он отобедал с двумя своими старшими секретарями, Иоганной Вольф и Кристой Шрёдер. Криста служила ему с тех пор, как он стал канцлером, — двенадцать лет.

А хладнокровная, невозмутимая Иоганна работала у него еще с 1929 года. Он знал, да и они, наверное, знали, что никогда больше не сядут за стол вместе.

Притворяться более не имело смысла. Решающий момент наступил. Все, включая фюрера, знали, что Советская армия окружает город. Осталось только два пути к бегству, да и те в любое мгновение могли оказаться перекрытыми. Всех созвали выслушать Гитлера, и люди столпились в так называемом «большом зале совещаний» его бункера: Геринг, Денитц, Кейтель, Риббентроп, Шпеер, Йодль, Гиммлер, Кальтенбруннер и Кребс, большая часть его личных подчиненных, около сотни должностных лиц и прочих обитателей подземелья. И Ева. Гитлер произнес речь, которую начал с изложения бесполезного плана обороны города и закончил признанием, что желающие уйти должны сделать это, пока не поздно. Он надеется, что они скоро снова соберутся в Оберзальцберге и продолжат вести войну оттуда. Сам он, мол, еще не решил, покинуть Берлин или остаться. Шпеер вспоминал: «Гитлер сказал им, что хочет, чтобы они спасались, бежали на запад. Он всем посоветовал пробираться на юг Германии, где они будут в безопасности. Он устроил на месте множество побегов — на самолетах, на автомобилях. Одно только не приходило Гитлеру в голову — бежать самому. И конечно, многие хотели спасти свою жизнь и пришли проститься».