Загубленная любовь - [40]

— А если бы я тебе не понравился, деньги имели бы значение?

— Конечно.

— Почему?

— У меня много долгов. Мы с отцом повздорили из-за кое-каких пустяков, и он урезал мне содержание.

— Из-за чего вы поссорились?

— Из-за моего желания стать актрисой — он считает, что я просто свихнулась на сцене, что из-за этого и я, и наша семья выглядят низкопробно.

— А чем занимается твой отец?

— Торговыми операциями, он банкир.

— Он работает в Лондоне?

— Естественно — в Сити.

— А в каком банке?

— В частном. Названия я тебе не скажу. Голова у меня соображает, зато нет никакого желания ставить отца в неловкое положение.

— А ты берёшь уроки актерского мастерства?

— Да.

— Уже где-нибудь сыграла?

— Ничего серьёзного; я получила членство в «Эквити»[138], снялась в массовке в нескольких фильмах, но ничего существенного пока что не достигла.

Пока мы говорили, Питер положил руку на мою грудь. Я скользнула губами по его губам — мгновенный поцелуй. А потом встала и сняла свою «униформу». Если была возможность, я обязательно старалась избегать секса в костюме «крольчихи», потому что это была специальная одежда, и мне не хотелось, чтобы её попортил чрезмерно возбуждённый клиент. Я всё-таки работала по высшему разряду, поэтому не следовала обычному образу действий девушек с улицы, и за секс не раздеваясь всегда брала дополнительную плату. Раздевшись, я легла на кровать, а Питер взобрался на меня. В том, что последовало, не было никакой утончённости, да и закончилось всё уже через несколько минут. Меня уложили калачиком, и в такой позе я позволила Питеру войти в меня. После оргазма Питер откатился в сторону и тут же заснул — со спущенными до лодыжек штанами и всё ещё надетыми ботинками. Я стянула с него обувь и брюки. Одежду повесила на спинку стула, а грубые башмаки поставила возле кровати. Стащить с Питера рубашку я и не пробовала, просто укрыла его простынёй.

И пока я возилась с ним, устраивая его удобно, я думала обо всех тех ночах, когда я безумно скучала по Ллойду, потому что его не было, и я не могла подоткнуть ему одеяло. Годы шли и шли; сейчас моему сыну было уже восемь. Я хотела, да и сейчас хочу знать, как же он рос один. В начале семидесятых я ходила в агентство по усыновлениям, пыталась узнать хоть что-нибудь о судьбе Ллойда, но социальные работники почти ничего не говорили мне. Только что Ллойд счастлив, что живет в хорошей, дружной семье. Я очень хотела верить в это, но и глаза мои, и сердце ясно говорили, что это не так. Социальный работник, с которым я общалась, направил меня в клинику, где Ллойд родился, в попытке заставить меня пересмотреть свои чувства к нему. Я не считаю, что это хоть в чём-то помогло.

Оставив Питера храпеть в одиночку на кровати в отеле, я отправилась к Дереку и забрала свою выручку. Я снова жила на Лэдброк-Гроув, так что уложилась в полчаса с того времени, как покинула Парк-лейн. Взяла такси до дома — я всегда так делала. Мне нравилось ехать по городу спокойно и в безопасности. Я уже не первый год зарабатывала очень приличные деньги, но они быстро уходили (не считая расходов на наркотики) на такси, модную одежду, дорогую косметику, изысканную еду и прочие радости жизни. Я никогда не откладывала деньги; если у меня оказывалось их больше, чем я могла потратить на себя, я покупала подарки родным и друзьям. В начале шестидесятых, ещё до того, как я подсела на геру, я оплачивала уроки верховой езды моему младшему брату и даже купила ему пони. Я хотела, чтобы у него было то, чего у меня никогда не было. Если у меня оказывались свободные деньги, то никогда не было проблем с тем, на что их потратить. Роскошь, которую могли позволить себе другие люди, время от времени становилась для меня насущной необходимостью. Родители всегда были в ужасе от того, как я тратила деньги — но они так никогда и не узнали, как я их зарабатывала! Я знала, что такое бедность и что такое достаток — так что богатство для меня ничего не значило. На тот свет деньги не унесёшь; поэтому я считаю: если в кармане что-то есть — можно спокойно тратить.

Затмение и новый восход эдипова комплекса

ВРЕМЯ: НОЧЬ. КВАРТИРА 104 НА ПЕРВОМ ЭТАЖЕ В ДОМЕ ПО КЕМБРИДЖ-ГАРДЕНС, ЛОНДОН, 3-10.

Один неясно видимый, словно во сне, собеседник. Пять невидимых собеседников.

Появляется вид, который сразу нельзя узнать — похожий на горизонт, он заполняет всю ширину экрана. Это ярко освещённый живот мужчины, ритмично вздымающийся и опадающий во сне. Через минуту поверх этой картины появляется название фильма; ещё через минуту этот титр исчезает. Ничто не двигается, кроме этого абстрактного живота, ритм движений которого раза в два чаще, чем у отдыхающего человека. Будет отснято двадцать минут фильма, но учащённый ритм всё это время сохраняется, поэтому через десять минут экранного времени камера поднимается вверх, так что живот уже не виден. На экране в течение примерно минуты показывается ярко освещенная голая стена; затем скачком появляется новая картинка: тот же мужчина спит на животе, повернув голову набок. Камера показывает его горизонтально, снизу. В кадре его голова и верхняя часть тела. Через тридцать секунд появляется субтитр: «Совершенство самоубийства — в двусмысленности». Субтитр исчезает. После паузы появляется другой: «Кино тоже должно быть уничтожено». Ещё одна пауза, потом субтитр исчезает. Эти два субтитра последовательно появляются и исчезают около восьми с половиной минут. Примерно через девятнадцать с половиной минут фильма спящий вдруг очень широко открывает глаза, тут кадр останавливается, и этот стоп-кадр длится последние тридцать секунд, список участников идет по экрану поверх остекленевших глаз человека. Экран темнеет, фильм окончен. Саундтрек для первых девятнадцати с половиной минут — приведённый ниже разговор, проходящий на фоне «пиканья» аппаратуры для поддержания жизни. Когда кадр останавливается, остаётся только непрерывный писк этой аппаратуры, говорящий о том, что больной умер. Также используется запись тяжелого дыхания человека и/ или задыхающегося животного, чёткость и громкость звука постепенно нарастает, потом снижается в течение первых девятнадцати с половиной минут.