Заговоренный меч - [88]

Человек на ханском троне чувствует себя словно верхом на огнедышащей гидре. Чтобы она не проглотила его самого, он должен порой кормить ее мясом отца или единственного сына. Во все времена только так расплачивались люди за власть над другими людьми. И боюсь, что придется нашему Касыму отбиваться от того же Мухаммеда-Шейбани, несмотря ни на какие клятвы. Знаю я эту Абулхаирову породу!..

— Нет, он дал клятву матери и никогда не выступит первым против Касыма! — стояла на своем Жахан-бике.

— Давая тогда клятву, твои милые племянники еще не знали, для чего вообще служат всякие клятвы у ханов! — Джаныбек криво усмехнулся. — Язык у хана лишь для того, чтобы умело скрывать мысли. Допустим, что Мухаммед-Шейбани и Султан-Махмуд действительно не станут трогать Касыма. А как быть, если один из них друг пронзит своим копьем Адика или Камбар-батыра, которые не являются твоими сыновьями, но тем не менее приходятся Касыму братьями?..

Жахан-бике была в растерянности. А что, если случится так, как говорит Джаныбек, и она потеряет из-за этой клятвы своего Касыма? Кто знает, какими сделаются в будущем эти Абулхаировы внуки, которых родила ее сестра? И вправе ли Касым не мстить за братьев?..

Она резко вскинула голову:

— Что же, в таком случае… — Твердость появилась в ее голосе. — В таком случае — кровь за кровь! Султан Касым обязан отомстить за смерть братьев, не дай Бог всем нам дожить до этого! Он убьет самого Абулхаира, срубит головы многочисленным его сыновьям. Но повторяю: пусть никогда мечи моего сына и сыновей моей сестры Аккозы не коснутся друг друга. Это может произойти лишь в том случае, если они нападут на него первым. Требую, чтобы он поклялся мне в этом. И если он не исполнит клятвы, я до конца своих дней буду брызгать в небо своим материнским молоком в знак проклятия!

Будто острый кинжал вонзился в сердце султана Касыма от этих слов. Он вскочил, встал перед матерью на одно колено, вынул из ножен меч, приложился к нему лбом и поцеловал острие.

— Клянусь тебе, мать! — закричал он. — Клянусь тебе, мой меч, не вынимать тебя первым из ножен против братьев моих Мухаммеда-Шейбани и Султан-Махмуда! А если нарушу эту клятву, то пусть ослепну от молока собственной матери!..

Жахан-бике взяла меч из его рук и тоже поцеловала острие, скрепляя клятву сына.

— О сыновний меч, коль овладеет тобой жажда братской крови, то вонзись в мое сердце, минуя Мухаммеда-Шейбани и Султан-Махмуда! — тихо сказала она. — Но если они нарушат клятву, то и тогда не жалей меня, ибо ничего нет радостнее для матери, чем умереть вместо сына!..

Хан Джаныбек молча слушал и размышлял. Он и раньше знал, что Касым страстно любит свою мать, но только теперь ему открылась вся глубина этой любви и сыновнего уважения.

И Жахан-бике со своей женской слабостью может выдержать любые испытания, если дело коснется чести и достоинства. Он пожалел сейчас, что решился испытывать ее чувства и даже позволил себе посмеиваться над ними.

* * *

На другой день Джаныбек собрал ханский совет. Два дня длился он, выступили все батыры, бии, родовые вожди, находящиеся при его ставке. Потом он принял окончательное решение.

Назначен был срок наступления на Северный Туркестан. Войско разделилось на две части. Одна под началом хана Джаныбека и его сыновей пойдет на Созак. Другой будут командовать батыры, а возглавит их султан Бурундук. Эта часть войска должна идти на Сыгнак.

Все войско перед тем, как разделиться должно было собраться в низовьях Сейхундарьи. А пока что к хакимам и бекам городов Северного Туркестана были направлены секретные письма. Они писались по-разному, в зависимости от того, какой ориентации придерживался тот или иной владетель. Но смысл их был один и тот же: «Мы сейчас сильнее Абулхаира и ближе к вам, чем он. Война нам ни к чему, но мы полны решимости возвратить наши города. Ничто не угрожает вам с нашим приходом, кроме собственного неблагоразумия…»

По-разному отнеслись к этим письмам беки и хакимы Абулхаира. Так, владетели Созака и Сыгнака дали издевательские ответы, уверенные в своей силе и мощи Абулхаира: «Если приславший эти письма действительно не боится великого Абулхаира, хана над всеми земными ханами, то пусть и сразится с ним. Коль победит, то мы с радостью поднесем ему ключи от нашего города…»

Такой дерзкий ответ лишь ускорил события.. Не дожидаясь срока, Джаныбек с Бурундуком оставили свои аулы и прибыли в Кара-Озек…

Вскоре здесь уже стояло около ста тысяч джигитов, и Джаныбек дал знак к выступлению. Словно два страшных вала потянулись к зеленым долинам Северного Туркестана. Сначала они двигались почти рядом, но в урочище Шиели разошлись, как расходится волчья стая для захвата. Бурундук направился к Сыгнаку, а сыновья Джаныбека, Жиренче и Махмуд, — на Созак. Сам хан Джаныбек вместе со своими сыновьями Касымом и Камбар-батыром остались в урочище Шиели, на берегу Сейхундарьи. Так испокон веков поступали степные полководцы при нападении на разбросанные в оазисах города…

Как кобры, вставшие на хвосты, зашипели правители Созака и Сыгнака, увидев подходящее казахское войско. Немедленно были затворены все ворота, а население поголовно призвано к защите городских стен. И вот тут-то проявилась вся слабость Абулхаировой Орды. Не говоря уже о тех, кто в душе сочувствовал Джаныбеку (а таких было большинство, особенно из угнетенных беками и хакимами дехкан и мелких ремесленников), даже тяготеющие к Мавераннахру торговые аксакалы немедленно заговорили о сдаче. «Какое нам-то дело, — шептали они друг другу по чайханам и притворам. — Пусть придет Джаныбек. А победит его потом Абулхаир, мы тоже в стороне останемся. Зато уж если степняки ворвутся — никому несдобровать!»