Заговоренный меч - [55]

— Что же, в поход так в поход! — говорил, словно убеждал сам себя, молодой густобровый нукер в старом заштопанном кафтане. — Найдется же что-нибудь в хурджунах и сундуках тех, кто осмелился уйти из-под рук нашего хана. Все будет польза в хозяйстве. А там и до Моголистана доберемся!..

— А пока ты в походе, что будет есть твоя Карашаш с четырьмя детьми? — сурово спросил светлоглазый воин лет сорока пяти со шрамом через всю щеку.

У хана Абулхаира была удивительная память на лица, и он узнал этого воина, которого звали Орысбаем. Почти во всех походах участвовал этот рыжий, а сабельный удар получил он еще двадцать пять лет назад, когда спас самого хана от навалившихся врагов.

— Да, Карашаш…

У молодого воина сразу упал голос. Хану показалось, что даже уныло повисли его только что воинственно торчавшие усы. У костра наступила гнетущая тишина. Каждый сидевший вспомнил свою семью, худую юрту, отощавший от бескормицы скот.

— Мало нам проку от этих непрерывных походов… — продолжал Орысбай. — Да благо бы еще поход против иноземцев. А тут против единокровных братьев, которые не захотели больше терпеть ханских собак, сдирающих кошму с юрты…

— А чего они ушли? — поинтересовался кто-то из темноты. — Разве Джаныбек с Кереем не из той же породы, что и Абулхаир? Так же будут обдирать, как и он. Где это видано, чтобы хан или султан не брал свое?

— Так-то оно так, да все же свой сдерет одну лишь шкуру, а вот абулхаировские волки до последней, седьмой добираются. Нет, правильно решили эти роды, что ушли с Джаныбеком и Кереем. Пусть уж свои обдирают. Может, хоть позаботятся, чтобы охранять от набегов чужеземцев. А нашему повелителю-хану давно уже мачехой стала степь. Журчание арыков и намазы в городских мечетях заглушили ему память о родине. Что ни говори, а в степи

вольнее дышится. И уж если сильно прижал тебя какой-нибудь султан, то степь большая, и ты не привязан к построенному из глины дому и к полю. Вечером нагрузил все на верблюда — а к утру только ищи тебя.

— Что же ты думаешь, Джаныбек с Кереем не построят своих городов? — раздался из темноты все тот же голос.

— Придет время — и построят, — согласился Орысбай. — Но это будут уже свои, а не захваченные у других города. Вон сколько городов захватил хан Абулхаир. А теперь уже, говорят, и одевается не по-нашему. А дети его и вовсе никогда не будут степняками!

— Однако Джаныбек и Керей — волки не хуже Абулхаира!

— Что же, на волков, когда приходит пора, куют капканы! — Орысбай обвел взглядом сидящих. — Разве перевелись в нашей степи хорошие кузнецы?..

И тут вдруг хан Абулхаир почувствовал, как его рука сама схватилась за оружие. Он уже вытащил до половины кривое лезвие, чтобы одним ударом отсечь голову этому Орысбаю. Только усилием воли заставил он себя разжать руку. Не к лицу хану самолично карать какую-то черную кость. К тому же поползут плохие слухи в войске перед самым походом… Но он не забудет этого Орысбая. И всех сидевших возле этого костра не забудет. Есть у него опытные люди для таких бунтующих оборванцев. Абулхаир сделал шаг назад, в темноту.

— А я вот хоть и не имею никакого хозяйства, а все равно не хочу идти в этот поход…

И его, своего раба-туленгута по имени Кокуш, узнал хан Абулхаир. За пятьдесят было уже этому воину-рабу, и во многих битвах заслужил он похвалу от самого хана. Десять лет назад хан сделал его сотником, а теперь этот пес сидит и слушает подстрекательские речи. Да и сам их говорит!

— Не хочется быть грешным перед людьми и богом, поднимать меч на единокровных братьев, — продолжал между тем седой Кокуш. — Может быть, и не сравнюсь я с другими по благородству крови, но и у меня были отец и мать. Нет, не увидеть нам счастья в этом походе. Борзой пес, которого принуждают пинком, никогда не догонит лисицы!..

Их было много, тихих костров за крепостной стеной, но хан не стал обходить их. Полный лютой злобы шел он по ночной улице, и две длинные тени скользили за ним.

Хан оглянулся. А может быть, и эти телохранители думают так же, как те, у костра? И вдруг вспомнилось хану, как он схватился за кинжал. Зачем? Ведь рыжий Орысбай заговорил о волчьем капкане для обуздания Джаныбека и Керея. Почему же захотелось отрубить ему голову?.. Да, что ни говори, а Джаныбек и Керей — султаны, белая кость. И сколько бы он, Абулхаир, ни воевал с ними, они всегда будут ближе ему, чем какие-то безродные рабы и оборванцы!..

* * *

Кош — перекочевывающий аул — растянулся на добрую версту. И не потому, что очень уж большим был этот аул. Слишком отощавшими были лошади и верблюды, а половина жалкого скарба уместилась на костистых спинах нескольких быков и коров. Многие мужчины и женщины шли пешком, чего почти никогда не бывало при нормальной откочевке. Сзади пылила маленькая отара овец. Вокруг была выжженная солнцем горькая степь…

Впереди шел высокий сухощавый старик с длинной бородой и суровым лицом. Весь вид его, внушительный и гордый, никак не вязался с этим захудалым несчастным кошем, который он вел за собой. Это был тот самый аксакал Конурбай, который некогда жаловался султану Джаныбеку на несправедливость хана Абулхаира. Вконец разоренный неслыханными поборами, аул тронулся последним вслед за родами, ушедшими с мятежными султанами. Дело в том, что аксакал ждал верблюдов, которые должны были прибыть в берегов Чу от уже откочевавших туда родичей. Но верблюды так и не пришли, и они тронулись в путь по существу пешком…