Заговоренный меч - [29]

«А что, если не захочет приговорить родную мать к смерти мой сын Суюнчик?.. Но имеется ведь и другой сын — Кушкинчик… Нет, именно по приговору Суюнчика, которого она любит сильнее, встретится она со смертью. И я его люблю сильнее первого сына. Так будет ей тяжелее, а мне приятней. К тому же больше будет влияния у Суюнчика, когда займет он престол. Во что бы то ни стало следует склонить его к вынесению смертного приговора матери. Семя Чингисхана и Хромого Тимура в нем, и не должен он с юных лет знать, что такое жалость. В этом и заключается вся мудрость управления слабыми людьми!..»

Звякнул серебряный колокольчик, и вошел сам великий везир Бахты-ходжа. Склонившись, доложил он, что виновный в побеге батыра Саяна Оспан-ходжа содержится в застенке в ожидании решения хана…

Абулхаир показал глазами везиру на место возле себя, и глаза Бахты-ходжи сверкнули. Так всегда было, когда хан приходил к какому-то важному решению. Наклонившись к самому уху везиря, Абулхаир прошептал несколько слов. Со стороны могло показаться, что не хан с везиром, а два разбойника затевают очередной грабеж. Но, видимо, у хана были основания даже в своем дворце разговаривать таким образом.

Везир Бахты-ходжа покрылся вдруг мертвенной бледностью. Он не расслышал всего сказанного ханом, но был он настоящий везир и догадался об остальном по движению губ и блеску ханских глаз.

— Слушаюсь… слушаюсь, мой повелитель-хан! — зашептал он в ответ. — Все будет исполнено так, как вы приказываете…

На миг мелькнуло перед везиром окровавленное лицо забрасываемой камнями Рабиа-султан-бегим, ее красивое, распятое на земле тело. Радостно дрогнуло его сердце. Ибо, как все незначительные люди, остро ненавидел Бахты-ходжа все из ряда вон выходящее, в том числе и красоту. Вдобавок ко всему эта Рабиа-султан-бегим отговаривала хана от назначения Бахты-ходжи главным везиром. «Каково тебе будет теперь, моя красавица!.. Уж я все сделаю, чтобы долго не умирала ты. Всю чашу до дна выпьешь ты у меня, а на дне ее будет смерть и вечный позор!..»

— Как убедить сына в смертном грехе матери? — едва слышно спросил хан Абулхаир. — Лишь после того как уверится он до конца, следует вынести его к людям!

— Ваше желание для меня превыше всего, мой повелитель-хан! — Везир Бахты-ходжа склонился до самого ковра. — Возможное и невозможное сделаю я для этого. Но вы не все еще сказали мне…

— Что я не сказал тебе?

Хан подозрительно посмотрел на своего везира. Тот качнул головой и опять приблизил ее к ханскому уху:

— Как поступить нам с Акжол-бием?.. Он ведь тоже повинен в бегстве своего батыра. И не только он. Все аргынские султаны так или иначе виновны в этом…

Да, он был хорошим слугой, этот Бахты-ходжа, и все до конца умел прочитать в мыслях своего хозяина. Жажда мести по отношению к любимой жене на какое-то время вытеснила из головы хана другие дела, и он вначале недоуменно посмотрел на своего советника. И вдруг страшное подозрение озарило его ум. Хан Абулхаир внимательно слушал все, что говорил хитроумный везир, а в душе уже скрутилась пружиной готовая к прыжку змея…

Но и Бахты-ходжа вдруг почувствовал, что где-то совершил промах. Не надо было, пожалуй, так прямо называть имя своего врага Акжол-бия. Тот, как и Рабиа-султан-бегим, отговаривал хана назначать его везиром. Хан может связать все это воедино и насторожиться. А ему сейчас необходимо полное доверие хана…

Хан Абулхаир действительно насторожился. «Может быть, зря я доверил решение судьбы Рабиа-султан-бегим этому сладкоголосому слуге? — подумал он. — Он ненавидит ее и Акжол-бия и может перегнуть в чем-либо. Между тем в таком важном деле нужны разум и хладнокровие…»

А сжатая в упругий комок змея в ханской груди так и не разжималась. И было это вовсе не потому, что лишнее сказал его верный везир. Просто слишком преданным показался он хану, а все, что делается сверх меры, обычно вызывает подозрение. Теперь эта змея изо дня в день будет напоминать о себе, пока не вопьется однажды в визира Бахты-ходжу. Виновен он или нет, не будет иметь значения. Такова судьба всех таких людей…

"В самом деле, как же решить судьбу Акжол-бия? — размышлял между тем хан. — Несомненно, что он содействовал бегству этого батыра. Верно и то, что в последнее время он приблизился к моей четвертой жене, и цель мне известна. Паутину ткут вокруг меня денно и нощно: одни знают, для чего, другие по глупости или из присущей людям подлости. Так или иначе, все они виновны, и пора уже рвать сотканные нити, пока не запутался в них!

Вот и решение судьбы Акжол-бия! Справиться с ним тем или иным способом, и сразу будут вырваны зубы у всех аргынских султанов. А потом уже нетрудно будет добраться и до их собственной шкуры!"

Опять на миг возник перед глазами злобный взгляд квадратного Бурундука, брошенный на его внука… «Мы — султаны и ханы рода Джучи — во всем похожи друг на друга, как овечьи косточки-асыки из детской игры. Разве сам я пощадил кого-нибудь из джучидов на пути к ханской белой кошме? И Бурундук когда-нибудь поступит так же. За ним стоят аргыны, которых хочу обезглавить… Трава, вырванная с корнем, не зазеленеет больше никогда. Стебельками тут не обойдешься. Если взяться корчевать, то нужно будет довести дело до конца. Раз не хочешь, чтобы распалась твоя Орда и возникла на развалинах ее новая — Белая Орда, то никого не придется жалеть. Акжол-бий готов выполнять приказы Джаныбека с Кереем, значит, смерть ему! Женщина чересчур благоволит к аргынским султанам, значит, смерть ей! А если тебя, мой везир, я подозреваю сейчас в чем-либо, то счастье твое, что не в тайной приверженности к аргынским заговорщикам. Пока что ты мой верный пес в охоте на них. С твоими делами мы еще разберемся!..»