Заговор Важных - [101]

Путь Луи лежал в гнусный, жалкий, а главное, самый опасный уголок во всем Париже. В переплетении улочек вонь стояла невыносимая, сюда стекали все нечистоты и жидкие отходы из домов и с улиц, расположившихся на прибрежном откосе; тут же собирался весь парижский сброд.

Дома, стоявшие на шатких деревянных сваях, утопавших в темной жиже, кое-где заходили в реку. На тех клочках земли, где наводнение было редким гостем, лепились бесформенные одно- и двухэтажные домишки, с громоздкими пристройками и надстройками. От улочек ответвлялось множество тупиков, там скрывались подозрительные таверны, злачные места и притоны самого низкого пошиба.

Названия улиц были вполне под стать их обитателям: улица Убийц, улица Живорезов, улица Зажившихся-на-этом-свете, улица Смердящая.

На улицу с дурно пахнущим названием и шел наш герой.

Земля под ногами у Луи пропиталась смесью испражнений и крови (выше располагались бойни), а воздух — тошнотворными миазмами. То и дело приходилось огибать черные вонючие болота; местные жители именовали их тухлыми дырами и опорожняли туда ночные горшки. А некоторые бесхитростно использовали эти дыры в качестве отхожих мест.

Луи крутился в лабиринте грязных, узких и зловонных улочек, застроенных лачугами, покрытыми, словно проказой, зловещей плесенью. Нисрон нарисовал Фронсаку план, но прежде чем Луи добрался до нужной ему Смердящей улицы, он не раз терял нужное направление. Наконец, свернув в тупик и почувствовав, что липкой грязи, помета и навоза под ногами стало значительно больше, Луи понял: он на месте.

Домишки, если их можно было назвать домишками, — хижины, лачуги, слепленные из саманных кирпичей, заплесневелых и вонючих, опирались на кривоногие сваи. В окнах не было стекол, на дверях — ни замков, ни засовов, а сгнившие пороги позволяли грязи и нечистотам стекать прямо в комнаты. Желая поправить положение, кое-кто из хозяев застилал полы соломой, но так как солому никто и никогда не менял, постепенно образовывалась единая навозная куча, на которой обитатели хижин ели, спали, рождались и умирали.

В закоулках на земле копошились покрытые язвами существа в лохмотьях, жившие за счет редких прохожих, на которых обычно кидались всей оравой, пытаясь выклянчить подаяние или обокрасть. Но в отличие от мнимых калек, ненастоящих уродов и эпилептиков-притворщиков,[67] которых так много в парижских дворах чудес,[68] больные, страждущие, покрытые ранами и язвами, снедаемые лихорадкой и мучимые голодом жители Долины нищеты никогда не обретали ни молодости, ни здоровья: там царила самая отвратительная нищета.

Несмотря на поношенную одежду, Луи вполне мог сойти за дворянина. Оценив расстояние, отделявшее его от дома, куда лежал его путь, он с тревогой поглядывал на дюжину бесплотных теней, уставившихся на него горящими глазами. Собрав все свое мужество, он медленно двинулся вперед, изображая полнейшее безразличие к окружающему. Сжимая эфес шпаги, он в глубине души сознавал, что для него это оружие совершенно бесполезно.

Узкая, менее туаза в ширину, улочка, как, впрочем, и все улицы в этом квартале, не способствовала свободному перемещению, и Луи просто не мог не задеть скучившихся на ней несчастных. К его великому удивлению, они продолжали сидеть, и ни один не сделал попытку встать или подойти к нему.

Разумеется, каждый разглядывал его, но затем вновь возвращался к своим делам. Кто-то копался в отбросах, кто-то строгал деревянные шпильки, кто-то измельчал куски тряпок, из которых потом изготовляли фетр.

Когда он, наконец, подошел к нужному дому, ему показалось, что он спасен.

— Отдай мне сапоги, — неожиданно забубнил какой-то субъект в лохмотьях.

Фронсак обернулся. У его собеседника, показалось ему, на ногах сверкали великолепные черные сапоги, но, приглядевшись, он понял, что это толстый слой грязи, доходивший дерзкому до колен. Кажется, нищий был еще молод, но, принимая во внимание грязь, покрывавшую его лицо, определить его возраст не представлялось никакой возможности. Он был выше Фронсака ростом, с огромной головой, лишенной волос. Выдающиеся вперед надбровные дуги украшала густая растительность; нос приплюснутый. Наибольшую тревогу вызывали его огромные руки: каждая ладонь была размером с лопату. Со страхом, смешанным с изумлением, Луи подумал, что если тот обопрется о стену здешнего дома и чуть-чуть надавит, стена рухнет.

И он с трудом подавил дрожь, увидев, как, выставив вперед свои боевые орудия, громила направляется к нему.

Предвкушая забаву, уличные оборванцы с любопытством глядели на Луи. Фронсак решил отступить, но, повернувшись, увидел, как плотная группа в лохмотьях перегородила улицу. Значит, отступать некуда, как, впрочем, и ждать помощи. И, решив, что его дырявые сапоги в такой ситуации вряд ли могут сослужить ему службу, легким движением стряхнул их с ног, ибо они были ему изрядно велики.

Схватив сапоги, великан попытался натянуть их на ноги, но ему удалось всунуть в них только часть ступни: дальше его ноги не лезли, и Луи с ужасом осознал, что ступни чудовища столь же непропорционально велики, сколь и ладони.