Заговор в золотой преисподней, или Руководство к действию - [43]

«Не совсем так, но в этом же роде протекал и бал 19 января 1904 года», — пишет В. Обнинский. Вышеприведенный антураж, явно надуманный, понадобился незадачливому автору, пишущему «и бал», для контраста с печальным днем начала войны с Японией, в которой Россия потерпела позорное поражение.

Людям, владеющим текстом при чтении книги, нетрудно будет обнаружить ловкую подставку своего «я». Вначале автор ссылается на некоего бывшего гвардейского офицера, затем через того же офицера — на графа Келлера, видно, большого мастера на анекдоты; а в описании «конца придворного бала» автор незаметно подсовывает себя. Для пущей достоверности. При этом делает вид, что остался незамеченным. Мол, это не я, и хата не моя. Но его выдает характер рассказчика, его привычка совать свой нос, худа не следует. За пазуху дамам, у которых «полочки» для «размещения наличного материала». Которые он «поневоле созерцал, будучи выше ростом». Не постыдился щелкопер!

В общем, сочинение господина В. Обнинского основано даже не на слухах, а на анекдотах и на том «чего изволите», господа издатели — злопыхатели? А издатели — злоны-. хатели — это еврейская община. Злобствующие из‑за «черты оседлости». «Кто был ничем», но поставившие себе цель «стать всем». А потому в сочинении В. Обнинского на каждой странице, в каждом абзаце и в каждой строчке «торчат уши». Стилистические, логические, исторические и даже языковые. «И бал».

Объективности ради надо сказать, что слухов в те времена, особенно про «житие августейших», было невпроворот. И часто они порождались самими августейшими. Ни при одном царе их не было столько, сколько при Николае Втором. От близких к истине до невероятных нелепиц. Господин Обнинский и его заказчики решили этим омерзительным опусом пополнить свод этих нелепиц.

Невольно просятся в противовес этим «писаниям» некоторые страницы из романов Льва Николаевича Толстого, знавшего не из вторых и третьих рук, а по собственному опыту и образу жизни степень культурности высшего света России. Которого трудно обвинить в подобострастном отношении к августейшим особам.

Вот описание великосветского бала времен Александра I из романа «Война и мир».

«Вдруг все зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась, опять раздвинулась, и между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, вошел государь. За ним шли хозяин и хозяйка. Государь вошел быстро, кланяясь направо и налево, как бы стараясь скорее избавиться от этой первой минуты встречи. Музыка играла польский,

на музыку которого сочинили слова. Начинались они так: «Александр, Елизавета, восхищаете вы нас». Государь вошел в гостиную, толпа хлынула к дверям; несколько лиц с изменившимися выражениями поспешно прошли туда и назад. Толпа опять отхлынула от дверей гостиной, в которой показался государь, разговаривая с хозяйкой. Какой-то молодой человек с растерянным видом наступал на дам, прося их посторониться. Некоторые дамы с лицами, выражавшими совершенную забывчивость всех условий света, портя свои туалеты, теснились вперед. Мужчины стали подходить к дамам и строиться в пары польского. Все расступились, и государь, улыбаясь и не в такт ведя за руку хозяйку дома, вышел из дверей гостиной. За ним шли хозяин с М. А. Нарышкиной, потом посланники, министры, разные генералы, которых, не умолкая, называла Перонская. Больше половины дам имели кавалеров и шли или приготовились идти в польский».

Я с умыслом подобрал картину бала очень похожую на ту, которую представил нам господин В. Обнинский. Здесь и толпа, глазеющая на государя, и «дамы с лицами, выражавшими совершенную забывчивость всех условий света, портя свои туалеты, теснящиеся вперед», и польский, на музыку которого написаны слова восхищения государем и государыней, но… Здесь совершенно иные краски, другая подача. Идущая от честной благородной души, от большого русского сердца. Даже слишком восторженных дам, «забывших все условия света», он понимает своей чуткой душой художника, а не любителя пасквилей, истекающего желчью: «стадная жадность», «дикое стадо», «базар пошлости», «порыв троглодитских наклонностей», «спины, покрытые прыщами», «атмосфера лисятника» и так далее. Это надо было быть очень злобным человеком, чтобы на неполной странице выплеснуть такое количество отвратительнейших характеристик. Тут господин Обнинский превзошел самого себя. И вместо уничтожающей картины придворного бала дал невольно уничтожающую характеристику самому себе. Как злобствующему человеку и крайне необъективному автору.

Понимая всю пошлость и ложь изображенного, явный авторский перехлест, господин Обнинский в конце этого злопыхательского пассажа стремится, с явным опозданием, быть объективным и пытается изобразить хорошую мину при явно плохой игре, великодушно смягчая впечат ление, мол, не совсем так, «но в этом же роде протекал и бал 19 января 1904 года». То есть при Николае Втором.

Что ж, и тут мы обратимся к противоположному свидетельству того же графа Л. Н. Толстого из его романа «Анна Каренина».

«Бал только что начался, когда Кити с матерью входила в большую уставленную цветами и лакеями в пудре и красных кафтанах, залитую светом лестницу. Из зала несся стоящий в них равномерный, как в улье, шорох движения, и, пока они на площадке между деревьями оправляли перед зеркалом прически, из залы послышались осторожноотчетливые звуки скрипок оркестра, начавшего первый вальс. Штатский старичок, оправлявший свои седые височки у другого зеркала и изливавший от себя запах духов, столкнулся с ними на лестнице и посторонился, видимо, любуясь незнакомою ему Кити. Безбородый юноша, один из тех светских юношей, которых старый князь Щербацкий называл тютьками, в чрезвычайно открытом жилете, оправлял на ходу белый галстук, поклонился им и, пробежав мимо, вернулся, приглашая Кити на кадриль. Первая кадриль была уже отдана Вронскому, она должна была отдать этому юноше вторую. Военный, застегивая перчатку, сторонился у двери и, поглаживая усы, любовался на розовую Кити».