Заговор в золотой преисподней, или Руководство к действию - [128]

4 июля в Москву полетела верноподданническая телеграмма: «Напрасно беспокоитесь. Авдеев устранен. Мошкин арестован. Авдеев заменен Юровским. Внутренняя стража переменена, ее заменили другие».

Использовав записи следственной комиссии по убийству царской семьи, бывший наставник и воспитатель Цесаревича француз П. Жильяр пишет в своих воспоминаниях: «В этот день, действительно, Авдеев и его помощник были арестованы и заменены комиссаром Юровским, евреем, и его помощником Никулиным. Стража, состоявшая, как было сказано, исключительно из русских рабочих, была перемещена в один из соседних домов, в дом Попова». То есть отстранена от дела. На этот раз большевистской еврейской верхушке не удалось сотворить гнусность руками русских. Пришлось поставить своего надежного человека.

«Юровский привез с собой 10 человек, которые почти все были австро — германскими пленными и «выбраны» из числа палачей «чрезвычайки». Они заняли внутренние посты; наружные продолжали выставляться русской стражей.

«Дом особого назначения» сделался отделением «чрезвычайки», и жизнь заключенных превратилась в сплошное мученичество».

В это время, когда сменили охрану и усиливали режим содержания узников, посланный уральским руководством в Москву Сыромолотов получал указания, как «организовать дело». Вскоре он «вернулся с Голощекиным и привез инструкции и директивы Свердлова. Юровский тем временем, — пишет Жильяр, — принимал свои меры. Он не сколько дней подряд выезжал верхом и разъезжал по окрестностям в поисках места, удобного для его намерений, где он мог бы предать уничтожению тела своих жертв. И этот же человек, цинизм которого превосходил все, что можно вообразить, являлся потом навещать Цесаревича в его постели».

Детская душа особенно остро предчувствует беду.

В этот вечер 16 июля Алексей Николаевич был грустен и даже плакал. Мать подсела к нему, положила его голову к себе на колени и стала утешать нежными словами. А он все никак не мог успокоиться. И когда у него спрашивал отец, то и дело нервно куривший у окна, выходящего на Вознесенский переулок, — в чем дело, что у него болит и почему он плачет, тот с удивлением не понимал почему он плачет. Но, видя как расстроены родители, он стал придумывать причину. И вспомнил, что на днях увезли и больше не привозят его дядьку матроса Нагорного. А без него, мол, ему сиротливо. Пришла из соседней комнаты Великая Княжна Мария и взяла руку Алексея в свою. Ему было приятно ощущать нежность руки милой сестренки, и он стал подремывать.

Николай, сидя на табуретке возле окна, поглядывал на него и на супругу, мирно штопающую чепец Марии, и в душе его теснились тревожные чувства. Что‑то грядет страшное. Самое дурное, что мог он предположить, — это новые злобные выходки Юровского. А еще, — если снова начнут обрабатывать насчет одобрения Брест — Литовского договора и всей этой грязной возни вокруг Германии и союзников. Нет, нет и нет! На это он никогда не пойдет. Хотя за этим в его судьбе видится провал. Пустота. В глубине души он начинал понимать, что этот Брест — Литовский договор — последняя возможность спастись и спасти семью. Если б это было на самом деле, если б это не было ловушкой большевиков. Пусть предательство, пусть позор. Но зато жизнь. Его и, главное, семьи. Способен ли он на это? Нет! Никогда! И потом, он совершенно четко представляет себе, что это провокация, обыкновенная ловушка, рассчитанная на дурачка.

Закатное июльское солнце блеснуло последними лучами и стало закатываться за лесом. Сегодня был первый солнечный день после долгих дождей. Омытая зелень за окном купалась в последних лучах, радуясь обильной влаге, свету, теплу. Жизнь закипела с новой силой.

Что ожидает их?!

То, что может с ними случиться, отказывалось воспринимать сознание. Неужели так вот просто у него и его семьи отнимут жизнь? Неужели на нем прекратится царская династия Романовых? Неужели он проиграл стихийной силе социалистов? Да, теперь отчетливо ясно, что Вильгельм пользовался услугами большевиков, которые беззастенчиво рушили государственность России. Он спал и видел ослабленную, уступчивую Россию. И он ее получил. Только будет ли ему от этого выгода? Вот вопрос.

Он мельком взглянул на Алекс. Она в этот момент поправляла простынку на разбросавшемся во сне Цесаревиче. Что‑то у нее в душе творится. Поговорить, но нет душевных сил заговорить с ней. Ибо придется затронуть вопрос: что же с ними будет? И снова его мысли возвращаются на тот же круг — что, как? Неужели?..

В соседней комнате тихо, как никогда. Не хихикают дочери, как это бывает обычно перед сном. Что у них там? За толстой стеной в гостиной тоже мертвая тишина. И лишь из столовой доносятся приглушенные голоса. Вроде как там совещаются о чем‑то.

Сегодня Юровский со своим наглым помощником не делали обычного перед сном обхода. И вообще что‑то необычное в нынешнем вечере. Тишина и настороженный покой. Так, наверное, бывает в центре тайфуна. Именно чувство тревожной тишины не покидало Николая. Подумалось, что вокруг, на многие тысячи верст бушуют кровавые людские страсти и в центре этих страстей он — бывший император России. И с ним его бедная, ни в чем не повинная семья.