Заговор - [19]

Мне эта рекламная жвачка решительно не нравилась, но, чтобы не выделяться из общей массы и не привлекать к себе внимания, я вел себя, как и все: блаженно улыбался и демонстрировал счастье и довольство.

Далее Георгий заговорил о высокой миссии, которая выпала на долю присутствующих, дарить людям счастье любви. Опять все миссионеры радостно и согласно закивали.

На этой высокой ноте информационная часть собрания иссякла. Дальше пошло вдалбливание того же самого в разных модификациях. На старорусском языке, никак не приспособленном для выражения таких абстрактных понятий, весь этот бред звучал совершенно дико. Георгия, на мой взгляд, спасало только то, что все были под кайфом и не очень понимали, о чем тут говорится. С не меньшим успехом он мог призывать летать самолетами Аэрофлота.

Наконец проповедник решил закруглиться, и призвал паству:

— Научим людей любви! — предложил он своим противным, благостным голосом.

— Научим, — хором согласились последователи.

— Пусть все живут в любви!

— Пусть живут!

Такие и подобные призывы звучали еще минут десять кряду, и народ стал явно возбуждаться. Я уже подумал, что вот-вот начнется свальный грех, но председатель перевозбуждения не допустил. Предложил помолиться. На мое счастье, коллективного, хорового моления не предусматривалось, участники молились молча, воздевали очи к низкому закопченному потолку и беззвучно шевелили губами.

Я решил, что мне как непосвященному можно особенно не усердствовать, сидел, сосредоточившись, но губами не шевелил. Георгий бросил на меня острый взгляд, но ничего не сказал.

Продолжалось все это довольно долго, так что начала чувствоваться жесткая скамья. Наконец организатор громко кашлянул, и верующие послушно подняли к нему головы.

— Теперь вкусим же от плодов земли, — предложил он.

Заскрипела входная дверь и в горницу вошла старуха. Судя по всему, это она носила успокаивающее средство. Теперь она была без свечи и не выглядела такой таинственной и мистической, как раньше. Обычая старая женщина в ветхом платье с суровым лицом. В одной руке у нее было небольшое деревянное ведро, в другой — берестяная кружка. Она поставила ведерко посередине комнаты и, зачерпнув из него, поднесла питье первой паре, сидевший ближе всех к Георгию. Мальчик и девочка каждый отпили по своей половине и поцеловались. Потом она поднесла напиток следующей паре. Ритуал повторился.

Мы с Прасковьей оказались последними в ряду и терпеливо ждали своей очереди. Она спокойно, а я мучительно придумывая, как отказаться от отравы. Затевать скандал было глупо, меня просто выгонят, и я не сумею ничего сделать. Наконец очередь дошла до нас. Старуха очередной раз вернулась в середину комнаты, нагнулась над ведерком, но тут ее остановил голос предводителя:

— Пока хватит, непосвященному рано алкать от плодов земной любви!

Я даже не успел обрадоваться, как он добавил:

— Ему еще предстоит очистить душу любовью!

Мысль была хорошая, кто же откажется жить с очищенной душой, да и отравление откладывалось на неопределенное время.

Вопрос был в другом, каким образом мне предстоит приобщаться к земной любви.

Прасковья, оказавшись лишенной плодов, жалко взглянула на меня, сказалось стадное чувство, обида оказаться обделенной. Я незаметно ей подмигнул.

— Пусть непосвященный погрузится в праздник и познает сладость любви небесной! — продолжил Георгий.

Кажется, он решил опять опоить меня своей «Виагрой». Пить эту дрянь я не стал бы ни под каким видом, но пока опасность не стала реальной, смолчал.

— Пусть готовящиеся уйдут в чертоги сладострастия и насладятся откровением, — резюмировал он.

Под чертогами, скорее всего, подразумевались темные кладовки. Я понял, что он хочет, встал и взял за руку Прасковью.

Все участники смотрели, как мы отправились во внутреннюю часть избы. Что было на собрании дальше, я не знаю. Если мои подозрения о сексуальной эксплуатации красивых обитателей трактира имели основания, то, по логике, должна была следовать разводка: кому какого ближнего им предстояло возлюбить, как самого себя. Я вспомнил, что за плотские радости Федора с двумя гетерами с меня содрали шестнадцать золотых дукатов, сумму совершенно нереальную для этого времени, из чего можно было заключить, что доходы у Георгия и компании, если она существует, совсем нешуточные.

— Где будем праздновать? — спросил я девушку, когда за нами закрылась дверь, и мы оказались в темноте.

— Где тебе хочется, — ответила она.

— Давай здесь, — предложил я, толкнув первую попавшуюся дверку.

Мы, согнувшись, Прасковья слегка, а я в три погибели, вошли в тесное душное помещение. Запах тут был, мало сказать, омерзительный, тошнотворный. Воняло так, как будто здесь живут несколько бомжей..

— Пойдем отсюда, — воскликнул я, выскакивая в общий коридор, — тут дышать нечем.

Теперь помещение для приобщения к прекрасному я выбирал исключительно по запаху. В конце концов, мы оказались в той же каморке, где сидели до этого. Девушка, одурманенная успокоительным, кажется, не понимала, что я ищу. Скорее всего, не ощущала запахов.

— Ты давно здесь живешь? — спросил я, когда мы устроились на голых нарах.