Заговор призраков - [53]

– Тоже мне государь! – скривился юный лорд. – Хорош король, которого привязывают к стулу! Говорят, врачи его лупили почем зря, чтоб не плевался и не орал непристойности. Психопат, как и все ганноверцы.

От его речей у Агнесс вспыхнули щеки.

– Умоляю, Чарльз, не обобщай так! Ведь наша королева его внучка! А она сама доброта и любезность, так радушно меня принимала.

– Агнесс права. Или прекратишь нести крамолу, или я спущу тебе шкуру, а Агнесс обошьет ее канителью. Не отдавать же тебя, в самом деле, палачам.

Угроза не возымела действия, и Чарльз продолжал витийствовать из-за шторы.

– Да таких психопатов даже в Бедламе не сыщешь! Вечно старине Джорджу мерещились наводнения. А когда он не прятался от воды на крыше, то лез с объятиями к дереву, приняв его за датского короля…

– Дерево обнять бывает приятнее, чем иного человека, – поделился мнением мистер Линден.

– А кто такая Эмили? – спросила Агнесс. – Король меня с нею перепутал.

Бормоча имена, Джеймс начал загибать пальцы, сжал кулаки и принялся по новой. Наконец большой палец задергался, подсказывая правильный ответ.

– Должно быть, прозвище принцессы Амелии, пятнадцатого отпрыска короля. Амелия была любимицей отца. Когда она сгорала от лихорадки, он места себе не находил, а как ее не стало, окончательно погряз в безумии.

– Да он из безумия вообще не вылезал. Резвился в нем, как лягушка в кувшине с молоком, а брызги на парламент летели. И потомки его немногим лучше, – снова надерзил Чарльз. – Но довольно о ганноверцах. Не стоят они того. Расскажи, что там за монах рядом с ним отирался.

Но Агнесс так дрожала от волнения, что не могла двух слов связать. Только после чашки горячего чая, за которой, вопреки порядку старшинства, был послан сам наследник рода, к девушке вернулась способность связно излагать мысли.

Пока она говорила, Джеймс держал ее за руку и ободряюще поглаживал, сожалея, что не может позволить себе большего. Обнять бы ее, прижать к груди, предлагая защиту, утешение и все, чего она ни попросит. Он и сделал бы так – если бы был уверен в ее чувствах. Иначе его объятия покажутся ей стальными тисками, и она забьется в них, как пойманный в силки кролик.

Однажды он пытался удержать ее насильно. Его слепящий, как пурга, гнев истаял от крошечного, но неколебимого огонька ее любви – любви к другому мужчине. Прикрывая тот огонек ладошкой, Агнесс пронесла его сквозь метель, и он освещал ей дорогу до Уитби. А вернулась она с потухшим взором. Все в ней выгорело. Сколько раз он заглядывал ей в глаза, надеясь разглядеть хоть что-то, хоть одну случайную искру от того огня, но не видел ничего, кроме золы.

Агнесс была достаточно деликатна, чтобы припрятать золу за каминным экраном – изысканным, богато украшенным вышивкой, – но при виде него Джеймс едва справлялся с отчаянием. Веселость Агнесс казалась ему натянутой, а та предупредительность, с которой она выполняла малейшую его просьбу, не находила отклика в сердце. Он вспоминал, как она опаздывала к завтраку на полчаса, как дописывала отсебятину в его проповеди. Тогда она упоенно бунтовала, теперь же обеими ногами стояла на той первой, заросшей терниями дороге, что ведет прямиком к райским вратам. Как в землю вросла – не сдвинешь.

Может, оно и к лучшему, думал ректор Линден-эбби. Скоро они вернутся обратно в приход, он – в ризницу, она – в воскресную школу, учить крестьянских девочек петь гимны и вышивать благонравные изречения на полотенцах. Жизнь потечет размеренно. Их приключения в Лондоне останутся чем-то вроде надорванной страницы в семейной Библии – чем-то, что заставляет поморщиться, но, по большому счету, ничего не меняет. Засыпая рядом со своей женушкой, ректор начнет наконец видеть сны, подобающие его сану – о венчаниях, десятинах и жареном гусе на День архангела Михаила. А не о скачках посреди ночи, когда звенит смех женщины, самой дерзкой и отважной из всех, и луна серебрит ее разметавшиеся кудри… При пробуждении ему не придется слизывать кровь с искусанных губ…

– Хочешь еще чаю?

Агнесс помотала головой. Она была слишком поглощена своими злоключениями. Монах, повстречавшийся ей у черного входа, наверняка и был тем самым убийцей. Поняв, что узнан, он имел дерзость послать ей воздушный поцелуй, прежде чем раствориться в воздухе. Когда же он взмахнул рукой, она заметила, как из-под рукавов его грубой рясы взметнулись кружева. У монаха были кружевные манжеты! Ничего более странного и неподобающего она не видывала отродясь.

– Кружевной монах из Ордена Святой Коклюшки, – протянул лорд Линден. – Вот кузина и досиделась за пяльцами.

– Все было именно так, как я говорю!

– А фестончики у него на рясе были? А прищепка-паж, чтоб задирать подол для коленопреклонения… Оу! Дядя! – Он осторожно потрогал затылок, к которому приложилась тяжелая десница опекуна. – В Итоне хоть заранее давали знать, когда бить будут.

– Вот и оставался бы в Итоне, где жизнь текла так благостно, – заметил Джеймс, оборачиваясь к Агнесс. – Что до монаха, то я озадачен не меньше твоего. Ты разглядела его в точности? Не могли те кружева как-то проступить сквозь него, скажем, если они послужили ему фоном?