Заговор призраков - [107]

Только свет, исходящий от Дика. Только его крепкое рукопожатие, как когда-то в детстве, когда он находил ее, заигравшуюся в саду, и уводил домой – обедать или на скучный урок музыки. А у нее не было сил сопротивляться ему, такому сильному, ни тогда, ни теперь.

Ей только хотелось в последний раз увидеть Джеймса. Еще хоть миг…

Она больше не видела ничего, хотя глаза ее так и остались открытыми.

3

Но разве все это уже не происходило однажды?

Мир скачет вокруг него, а потом земля и небо поменялись местами, он падает оземь. Резкая боль в боку – треснули ребра. Запах земли и травы мешается с запахом крови из рассеченной скулы. Позади слышны выстрелы и крики. И Уильям делает шаг из соляного круга, но почему? Ведь сколько раз его просили не двигаться с места, что бы ни происходило. Почему они все так спешат к погибели? Уильям, старый лорд Линден, Лавиния…

Зачем она вышла из дома? И зачем он привел смерть к ее порогу?

Ее веки еще сохраняли теплоту и живую мягкость, когда он закрыл их и поцеловал ее глаза, а затем губы – в уголках запеклась кровь. Укутал неподвижное тело теплым пледом. Гламор не понадобится, потому что она была прекрасна и после смерти. Да, впрочем, он и не способен был сотворить гламор.

В гостиную стекалась толпа – торговки-зеленщицы наперебой рассказывали двум полицейским, как цветочница ни с того ни с сего пырнула леди и бросилась наутек. Один из бобби делал заметки в блокноте, другой занял пост у двери и дубинкой отгонял зевак, пришедших поживиться свежими новостями. Две девушки в одинаковых чепцах и ситцевых платьях упали на колени у дивана и заголосили. Размашистым шагом, оставляя на ковре лужи грязи, в гостиную вошел Бартоломью и медленно снял кучерский цилиндр. Будь он католиком, перекрестился бы, а так просто плюнул через плечо, увидев неподвижную фигуру мужчины, зарывшегося пальцами в волосы и смотревшего в одну точку.

Закончив строчить в блокноте, полицейский нагнулся над ним и даже потряс его за плечо, но слова звучали, как жужжание. Только один голос мог пробиться сквозь невнятный гул, и он пробился – вспыхнул в сознании, и Джеймс тут же нетерпеливо погасил его. Нет, Агнесс, не сейчас. Он должен оплакать свою жену.

…Мы целовались до утра.

В минуту расставанья

Мы тихо молвили:

«Пора, до скорого свиданья…»

Он ведь не дал ей дочитать то глупое стихотворение, памятуя, что слова не просто сотрясают воздух – от них трепещут нити судьбы и сплетаются в иные узоры. Любое слово наделено силой заговора. Так почему же? В чем он допустил ошибку?

…Но смерть безвременно пришла,

И распахнула двери…

Он понадеялся вернуть то время, когда ничто не отравляло их счастья и будущее само стлалось им под ноги, маня удивительными приключениями. Начать заново. Соскоблить семь лет с жизни, как темную пленку с меди, снять их, словно нагар со свечи, чтобы не коптила.

Он ведь знал, что Лавиния хочет услышать – понимал ее, как ни один другой мужчина в мире. И, как ни один другой мужчина в мире, был перед ней виноват. Но дать то, что так влекло ее, всегда было ему по плечу. Разве нет? Ее манит азарт охоты – что ж, они будут охотиться на нечисть, потому что знания и опыт хоть как-то да уравновесят отсутствие волшебной силы. Дичь, правда, придется выбирать помельче. Да и вообще держаться осмотрительнее. Но, быть может, как раз утрата волшебства наконец отучит его от безрассудства? Да и возраст уже не тот. И, если подумать, в положении человека есть свои преимущества: смерть давно сделала стойку на запах его крови и идет за ним по пятам, но теперь, когда в нем не осталось волшебства, она собьется со следа. Оставит в покое его и тех, кого он любит.

О, как же он ошибался! Вовсе не тот запах приманивал к нему смерть. Крепкая, тщательно процеженная от всякой скверны, с верхними нотами долга и сдержанности кровь джентльмена – вот какое питье смерти по вкусу.

Он думал, что пришел к Лавинии, как рыцарь-эльф, которого она так ждала. На самом же деле он был в большей степени человеком, чем когда-либо. Хотел выполнить свой долг перед Лавинией и жить, греясь в отблесках ее счастья. И все равно ее погубил.

Нет в его ближнем круге ни одной жизни, которую бы он не сломал, так или иначе.

…И он не успел сказать, что любит ее…

Но она была мертва, а ее убийца продолжал перескакивать из тела в тело, и следующей его жертвой может стать Агнесс.

Джеймсу показалось, что его вздернули на дыбе – напряглись мышцы, он весь превратился в слух, но голос Агнесс уже не звучал в его сознании. Это значит…

Это ничего не значит, кроме того, что в данный момент на помощь она не зовет. Если он поддастся отчаянию, пользы от этого не будет никому. Значит, нужно думать дальше.

Когда Лавиния говорила с ним в последний раз, он слышал лишь слабеющий голос, не вникая в суть ее слов, теперь же вызывал в памяти ее шепот, тихий, как шуршание последних песчинок в стеклянных часах. То, что Лавиния шептала, было для нее бесконечно важным. И говорила она про Чарльза и его одержимость.

Вдвоем с Лавинией они ездили в Вест-Вайкомб, но она мертва, а он жив. Зачем Дэшвуду оставлять в живых его племянника? Он не отказал бы себе в удовольствии причинить врагу двойную боль. Кроме того, Чарльз принимал в расследовании не меньшее участие, чем дядя, так что у призрака были все основания с ним поквитаться. С самого приезда Чарльза в Лондон Дэшвуд кружил неподалеку от него, словно высматривая жертву… или?