Заговор обезьян - [21]

И тут молоточком по темечку ударило: деньги-то остались в сумке! Надо же быть таким бестолковым! Там, сумке, не только деньги, там и телефон. Как же он без телефона? Но с телефоном он потом разберётся, а вот чем расплачиваться с шофёром? Чёрт! Его могут арестовать за… За что? А вот за то, что зайцем хочет проехать… Что, на ходу прыгать? Не надо прыгать, у него есть заначка! В неволе хочешь, не хочешь, а научишься делать такие вещи. На всякий случай. Деньги он спрятал в стельке, только вот в какой кроссовке — совершенно не помнит.

Начнём с правой ноги. И, стащив кроссовку, он прощупал стельку: должен быть бугорок, даже не бугорок, утолщение, ну, ещё, ещё… Должны быть деньги, должны, он ведь не всё посмотрел. Есть ведь ещё одна кроссовка, а в ней другая стелька. И быстрее, быстрее, вот уже видны железнодорожные фермы, а он всё ещё возится… И, сорвав с ноги вместе с носком левую кроссовку, он лихорадочно принялся мять пахнущий потом податливый кусок латекса — и здесь ничего! Вот тогда он запаниковал и приготовился к самому худшему — задержанию, допросам, решёткам. Нет, он не хочет! Сколько можно его арестовывать? Он что-нибудь придумает, он скажет шофёру: он не виновен! Оправдываться не пришлось. Стелька вдруг волшебным образом разделилась на две части, и оттуда показалась сиреневая пятисоточка…

Когда машина остановилась у двухэтажного здания вокзала, он пёрышком вылетел из кузова и бросился к кабине, и протянул деньги. Хмурый человек за рулем головы не повернул, сидел истуканом. Странный товарищ, что это он так? Пришлось постучать в железный бок машины.

— Спасибо, довезли… Вот возьмите! — протянул он купюру.

Человек, так и не повернув головы, молча принял деньги, и машина тут же тронулась с места.

— Эээ!.. Мне бы сдачу! — крикнул он и осёкся. Машина резко остановилась и зелёным бортом двинулась прямо на него, едва успел увернуться. Шофёрский напарник выскочил к нему и с какой-то нехорошей улыбкой прокричал в лицо:

— Нет у нас сдачи! Но если ты такой жидяра, то подожди, счас пивка и сигарет куплю — и дам тебе сдачу! Нет, ты посмотри, сдачу ему!

Парень ринулся к станционным киоскам, а, вернувшись, сунул ему какие-то бумажки, оказалась сущая мелочь — 133 рубля и ещё 58 копеек. Это было не хорошо, так ведь не договаривались! Нет, в самом деле, как же теперь быть с билетом на поезд? Что ж они так со мной? Знали бы, черти, кого подобрали на дороге, кого подвозили!

И что теперь делать, остановился у одной из могучих берёз, росших на станции, и огляделся. В синем безжалостном свете вокзальных фонарей силикатным кирпичом белел вокзал, за перроном отливали серебром рельсы, мигали красные огни, а мимо туда-сюда сновали разнообразные фигуры. Они то внезапно появлялись в круге света, то исчезали в темноте, а потом появлялись уже под другими фонарями. И голоса, и громкий смех, и металлический лязг, и музыка — эта вокзальная суета была до того чужда, что он почувствовал себя щепкой, потоком прибившейся к берегу. Но ещё минута, другая и его снова понесёт куда-то дальше…

И он вдруг остро почувствовал свою отдельность от этой слитной жизни, а скоро её почувствуют и другие. Нельзя стоять столбом, надо идти, искать кассу. Но как брать билет? Не просить же кассиршу: «Дайте на все деньги, куда хватит». Это в детстве можно было вывалить на прилавок мелочь и сказать продавщице: «Ирисок! На все!». Он ещё помнит, сколько радости было, когда карманы были набиты конфетами…

Но вернуться в детство не дали. Над самым ухом чей-то голос визгливо выкрикнул: «Не знаешь, чё ли, как потратить? Давай их сюда…» И его тут же тесно обступили несколько человек с неясными лицами, они жарко дышали в лицо, теребили со всех сторон, но, когда он был готов разжать пальцы, женский голос за спиной потребовал: «А ну, брысь отсюда! Что пристали к человеку?» И, обернувшись, увидел женщину в голубом платье и белых босоножках. Он почему-то чётко видел эти босоножки с перепоночками, видел маленькие белые пальчики, на которых поблёскивал красный лак. И вот это голубое платье, эти белые босоножки заворожили не только его, но, видно, и бойких парней.

Они разом отступили и пропали, будто кто стёр ластиком. А незнакомка подошла близко и заглянула в глаза: «Ты чё? Деньги отдал бы? Ну, ты даёшь! Это же шакалы, с ними только так и надо!» Он ещё хотел спросить: а как надо, но женщина взяла его за руку и повела куда-то, и он безропотно подчинился. Она что, знает его? Но и он где-то видел это ярко накрашенное лицо, это синее платье, только где? А как же поезд, Москва, подумал он, но как-то мельком, будто о чём-то не обязательном.

У киоска незнакомка обернулась к нему и взяла из рук деньги, он так и нес эти бумажки в кулаке: «Что будем брать? Пиво или водочки?» И, не дождавшись ответа, стукнула в зарешёченное окошко и велела неразличимому за товаром продавцу:

— Давай «Балтику», две бутылочки, и одну водки, и подороже, подороже… И ситро, ситро дай! — И он ещё подумал: «Какое ситро? Разве ещё есть ситро?» Но спросить не успел, женщина потянула за руку: что стоишь, пойдём! И они степенно перешли привокзальную площадь, будто сто раз ходили так вдвоём, а потом, как сорвавшись, понеслись тёмными улицами мимо кирпичных пятиэтажек, мимо каких-то нелепых строений, мимо двухэтажных деревянных домов… Под фонарями незнакомка оборачивалась, будто проверяла: не потерялся ещё — и улыбалась черными в полутьме губами. Он тоже старался, отвечал, а то вдруг бросит посреди улицы, и что тогда? Скоро они вылетели на узкую улочку с маленькими домами, и женщина остановилась у какого-то забора, за ним в глубине участка неясно проступал дом, где оранжево светилось одинокое окошко.