Заговор - [4]

А ведь она тоже хорошая…

Вот Збышек Рудзинський со своей Ядзей уже ходят под ручку. А мы с Фаней — странно так… Видимся часто, иной раз говорим подолгу, и все о сложном, о религии, да так, что я чувствую себя круглым дураком. Объясняю ей простые вещи — что жиды упорствуют в слепоте своей, что они распяли Христа, а она — «Бог в душе, а не в книгах». Она умнее меня, это ясно, только нельзя же показать ей… Никаких разговоров про(зачеркнуто), ничего — смотрим только друг на друга… Она — печально, и я печально.

Нет, надо сказать ей!!.. Но как?! И что?

1 апреля

Чертовы немцы.

Какая наглость. Гданьск был и будет вольным городом!!![15]

Перейти границу (всего 5 километров от нас), взорвать им что-нибудь. Где бы достать гранату? У Возняка отец, кажется, работает в полиции.

Вечером

Любопытно вот что: учитель пан Свенцицкий. Сейчас он громит и проклинает их, а год назад молился на них, и мы вместе с ним.

Это, впрочем, не так любопытно, как другое: неужели никто не помнит? И так же точно, как восхваляли от души, так же от души теперь клянут. И тогда от души, и сейчас от души, и все от одной и той же души…

А на дворе весна. Вторая НАША весна. (Пусть хоть здесь, в моем дневнике будет НАША.) Фаня, что же, как же это…

Агнешку не узнать. Фигура, волосы и все такое… вот теперь уж точно — пани. А не шкет в юбке. Уххх! На Фаню, когда видит, победоносно смотрит. А Фаньця моя… Тонкая, стебелечек, и очки… Без очков она красивая, тоскливо красивая, к горлу подкатывает, когда вижу; а в очках милая, уютная такая. Славная.

Она, наверно, будет вечно девочкой, вечно стебелечком. Правда, фигура уже (зачеркнуто, и на полях приписано: «Фанця, прости!!»)

7 сентября

Не может этого быть, не бывает! Они думают что пукнут в нас и мы ляжем под них? да я плюну в морду первой же сраной немецкой собаке, и Яцек плюнет, и отец, и мама и каждый из нас!! Они усрутся от страха, и завязнут в своем же дерьме, и засохнут, засранные немецкие псы, и провоняются, а мы их выметем вместе с их дерьмом к чертовой бабушке на рога и к дьяволу в жопу, к (зачеркнуто)!!!!

24 сентября

Две недели, как в немецком плену[16]. Трус. Трус.

(Далее вычеркнут абзац)

Нет Польши. Конец.

Вечером

Жидовская бригада разгребала дом Левандовских на Виленской, куда грохнуло.

Интересно, когда ноги отрывает, сразу умираешь или нет?

2 октября

Сегодня собирают жидов. Повсюду объявления.

Ночью

Никто не собирается их никуда выселять, это просто бабы мелют языком. Просто возьмут их на учет. Обычная политика обычных сраных оккупантов.

А отец говорит, что депортацию жидов и сбор их в специальные районы проводили и Пилсудский и Мосцицкий[17], и что немцы не привнесли ничего нового. Ничего нового… Что нас просто миновала тогда, как он выразился, «правительственная метла».

Отец стал иначе на меня смотреть. Он вообще стал иначе смотреть, иначе двигаться; он вообще стал другим. Этот месяц высушил его. А потом, когда у нас с ним разговор был после Бзуры[18], он стал смотреть на меня с удивлением: оказывается, ты тоже понимаешь? Оказывается, и ты похож на человека?

Стоило попасть в ад, чтобы понять это.

14 декабря

Утром снова был у Фани. Принес молока, хлеба три буханки, четыре кило картофеля, консервов всяких, даже гусиного паштету. Снова, как всегда, не хотели ничего брать, и снова пришлось упрашивать и обижаться. Пан Герцль сутулился и блеял тенорком. Фанця худая, совсем тоненькая. Она становится отчаянно красивой. Черт, как невовремя!

Сегодня повезло, и мы поговорили лучше. Вначале, правда, поехало вкось. Их давно избегают, как заразных… а Фаня переводит все в шутку: сказала: уже и Стаська, и Анеля научилась не узнавать меня. Говорит: скоро и тебя научат…

Я хотел уйти. В самом деле: какое право она имеет? Ну что она знает?

Я не расскажу ей, как Яцек бросил в лужу мои книги, как мне кричат «жидовский жених»… как Агнешка брызгала в меня духами — «а то от тебя мацой пахнет». Агнешка… Немка. Фройляйн Ваффер, мозги вафлей, ха-ха.

А Фаня взяла меня за руку. Руки у нее шершавые, в порезах, с тех пор как Марыля ушла от них и все хозяйство на ней. Пан Герцль, как все жиды, на лесопилке, и она не может сидеть дома, приходится выходить за продуктами. С тех пор, как ее догнал вахмистр, без проклятого треугольника не выйти[19], а с треугольником в нее может полететь что угодно. От насмешки до кирпича. Я хочу, чтобы она вообще не выходила, хочу носить им все, но ведь гордые!!..

Нога ее лучше, хоть и болит еще. Я с видом заправского доктора настоял на осмотре, и она задрала юбочку выше колена, и даже (старательно зачеркнуто).

Но я все-таки потрогал. Большой синяк, но уже лучше, лучше.

Интересно, ей тогда очень больно было? И что она чувствовала?

А вахмистра еще найду…

1940

5 апреля

Я давно этого ждал. Но почему просто ждал, а не действовал??!

«6 апреля в 10.00 всем жидам города под страхом смерти быть с вещами на рыночной площади».

Вначале, утром, я услышал от прохожих баб. «Жидов выселяют». Думал — сплетня. Потом от мальчишек, от Яцека: «наконец дышать будет легче». С тех пор, как немецкий солдат одел ему на голову ночной горшок, ему тяжело дышать.

Потом уже, когда из школы удрал, увидел объявление. В душе бурлит столько, что хочется выпрямиться и плюнуть