Заговор красного бонапарта - [124]

Ворошилов все настойчивее вмешивался в вопросы его компетенции и неуклюже, но решительно подбирал вожжи управления армией в свои руки. Все больше чужих лиц и имен встречал Тухачевский среди «обновленного командования». В среде командиров частей, расквартированных в Москве или округе, уже не было людей, на которых можно положиться. А между тем, Дивизия особого назначения имени Дзержинского, — преторианцы Кремля и НКВД, — все усиливала свои ряды. Эта чекистская дивизия окружалась вниманием, комфортом и неприкрытой лестью. Тухачевский ясно видел все это, но пока был бессилен противодействовать усилению внутренней армии войск НКВД в противовес Красной армии, стоявшей на охране рубежей страны. Он был прирожденным организатором и трезвым реалистом. Очевидно было, что необходимо ждать поворота обстоятельств в благоприятную сторону; пока же, сжав зубы, терпеливо и спокойно следить за развертыванием событий. Все равно война была не за горами, а с нею неизбежно должны были измениться и обстоятельства. Вот тогда!..

Порой, все чаще ему казалось, что он допустил роковую ошибку, отложив бой со Сталиным до более выгодного для страны момента. Для НЕГО ЛИЧНО было выгоднее дать бой тогда же, сразу согласившись на предложение Корка о дворцовом перевороте. ОН лично тогда мог легко выиграть, но выиграла ли бы от этого страна? Впервые в своей карьере маршал поставил интересы страны выше своих и в глубине души не мог решить, правильно ли сделал… Но что сделано, то сделано. Нужно было не терзать себя напрасными упреками, а искать выхода из создавшегося положения.

Яркой искоркой блеснула надежда на возможности новых комбинаций, когда из Лондона было получено приглашение прислать представителя СССР на торжество коронации нового короля. Казалось бы, кого и послать, как не Тухачевского? Человека, европейски образованного, европейски известного. Но на заседании политбюро, когда Ежов, не без задней мысли, предложил кандидатуру маршала, Сталин насмешливо усмехнулся.

— Ну, ну… Нельзя же все одного да одного!.. Европа может подумать, что у нас людей нет… Поездил сам — дай поездить и другому!..

И в Лондон решено было послать адмирала Орлова на линкоре «Марат».

* * *

Вся страна переживала какое-то лихорадочное напряжение. Но это не было лихорадкой перед новой эпохой войны, «стартовой лихорадкой», как говорят спортсмены. Это было какое-то тягостное затишье перед неведомой грозой.

В кругах, близких к Кремлю, уже ясно чувствовали, что какие-то ветры дуют не в пользу маршала Тухачевского. А для опытных советских вельмож даже легкого дуновения такого ветерка было достаточно. Уже не одна сотня голов слетела за последние годы и «советский нюх» изощрился в этом отношении до чрезвычайности. Тухачевский по-прежнему бывал в среде кремлевских воротил, вел обыденную работу, но во взглядах многих, посвященных в закулисные тайны Кремля, он был УЖЕ «бывшим человеком». Особенно ярко это отчуждение, эта пустота около маршала проявились в день празднования 1 мая 1937 года.

Как иногда, когда идут трое рядом, стоит одному передвинуться на несколько сантиметров в сторону и уже кажется, что идут не трое, а ПАРА и ОДИН, так и на первомайском параде почти неопределимо для глаз, но ощутимо для людей «с нюхом» стало ясно, что Тухачевский находится в каком-то странном положении. Он и сам ощущал это. На Красной площади маршал появился не подтянутым, властным и оживленным, как всегда раньше, а как-то несколько понуро, задумчиво, с руками, глубоко засунутыми в карманы шинели, и странно равнодушным к великолепной картине парада; на трибуне он стоял особняком, на отлете и, не дождавшись его конца, уехал домой.

Мысли Тухачевского были тягостны и напряжены. Иногда он спрашивал себя, правильно ли сделал, вернувшись из-за границы, а не оставшись там для личной жизни. И не было ли его решение в автомобиле роковым для него лично? Но он чувствовал, что не ему, прославленному маршалу, уходить с поля боя или венцом своей жизни и карьеры избрать переворот, грозящий гибелью его родине. Еще не все было потеряно. Правда, было туго, но… Разве не переживал он положений куда более критических? И разве не выходил из них победителем?.. Мысли о милой Тане нередко всплывали в его памяти. Впервые мирная спокойная жизнь с нею представилась ему, как доля личного счастья среди тревог и борьбы. Но он гнал от себя эти мысли. «Я не английский король, чтобы отказываться из-за юбки от долга, от трона, от власти», — говорил он сам себе и опять выше поднимал свою красивую голову. Русское, великолепное русское слово «НИЧЕГО!» срывалось в такие моменты с его губ.

Маршал вспоминал, как в 1919 году, пройдя со своими армиями через теснины Урала и ударив в тыл белой армии Колчака, он зарвался там и попал в страшные клещи генерала Пепеляева. Оба штаба — и белый и красный — считали его положение совершенно безнадежным, когда совершенно неожиданно в тыл белым ударила «пятая колонна» — армия восставших рабочих Челябинска. И последний бой за власть над Россией был тогда выигран красными… Разве не знает история десятков и сотен примеров, когда положение менялось в последнюю секунду и победа доставалась более твердому, настойчивому и умеющему ждать?.. Сейчас у него не было другого выхода, как только ждать, сжав зубы, не делая вида загнанного зверя. И встречая угрюмый взгляд Ворошилова или откровенно злорадный Ежова, Тухачевский только уверенно усмехался и выше поднимал свою красивую голову. Игру он хотел доиграть красиво до конца, каков бы ни был этот конец.