Заговор королевы - [4]

В последнее время я никак не могу согреться. Мучительный, злой, назойливый холод пронизывает меня до костей. Он преследует меня с того самого дня, когда я выехала, чтобы лично встретиться с кардиналом Бурбонским. Меня слегка лихорадило, и доктора запретили поездку. Было первое января, один из этих страшных дней. Мой сын, зная о моем нездоровье, все же просил меня сделать еще одно усилие. Ради блага Франции. Ради спасения трона. И я чувствовала, что должна пойти на любые жертвы во имя мира. Чего бы это ни стоило. Вдруг кардинал согласился бы стать посредником между моим сыном, королем, и мятежниками, занявшими Париж. Кардинал — наш пленник. Я обещала, что ему будет сохранена жизнь, если он поможет нам. Что займусь этим лично. Но он рассмеялся мне в лицо. Упрекнул в том, что я их всех обманула, сказал, что мои увещания — не более чем красивые слова, что мои заверения лживы. Я вернулась расстроенная, подавленная. Последняя надежда восстановить мир оказалась напрасной. Ах, Генрих! Что же ты наделал? Зачем приказал убить герцога Гиза? Бедный мой сын. Что за безумство!

Знаю, я была неосторожна, но нужно было попытаться. И теперь лихорадка душит меня, я задыхаюсь. Грудь сдавливает, трудно дышать. Чувствую, из этого мне не выбраться. Не конец ли приближается? Пожалуй, настало время составить завещание, пока я еще способна мыслить ясно. Нужно уладить столько дел. Все должно быть предусмотрено до мелочей. Надо позаботиться обо всех, кто был мне верен и самоотверженно служил столько лет. Сорок два года моего правления. И вот уже тридцать лет, как я вынуждена править железной рукой — безжалостно, требовательно, не выказывая ни малейшего признака слабости, ибо ею тут же воспользовались бы наши враги. И последствия оказались бы тяжкими для нашего злополучного королевства, опустошенного религиозными войнами, разграбленного чиновниками без стыда и совести, которые безнаказанно обогащаются у нас за спиной. Королевства, зависимого от абсурдных притязаний французских аристократов, жаждущих власти и забывающих, что правитель здесь только один — мой сын, король. Бедный Генрих, как же он сможет держать в узде всех этих людей, когда меня не будет? Да простит мне Господь, что не сумела я привить сыновьям силу воли, готовность жертвовать личными интересами ради блага страны. Кровь, пролитая в эти последние дни из-за легкомыслия моего сына, навеки падет на род Валуа. Помоги ему Бог.

Мрачные мысли не отпускают. Надо смириться, я больше не в состоянии заниматься будущим Франции. Постепенно жизнь покидает меня. Я чувствую, что не способна более удерживать ее. Это потребовало бы слишком больших усилий. Я сопротивляюсь, чтобы достичь последней цели — покоя. Мне нужен покой и отдых. Что мне сетовать на ревматизм, его уже не одолеть. Лучше думать о приятном, предаться дорогим воспоминаниям, бережно хранимым на самом дне памяти. У меня никогда не оставалось на них времени из-за множества забот, вечно поглощавших мое внимание. Моя жизнь была кошмаром. Теперь то немногое время, что мне осталось, я хочу прожить для себя. В течение стольких лет я жертвовала собой для других, так пусть хоть эти последние часы достанутся мне целиком. Я посвящу их воспоминаниям. Память уносит меня в прошлое. Помню мою первую встречу с Тинеллой, той, что произвела потом на свет девочку, получившую то же имя. Это было во Франции, почти шестьдесят лет назад, в далеком 1533 году, в то время как я ожидала прибытия моего дяди, Папы Климента VII в Вильфранш.

3

Юг Франции,

Вильфранш, осень 1533 года

Тинелле не исполнилось еще и тринадцати, но уже видно было, что она растет дурнушкой. С первого взгляда бросались в глаза ее густые сросшиеся брови и неправильной формы нос, видимо, поврежденный в раннем детстве. Глаза у нее были небольшие, но их взгляд проникал, казалось, в самую душу. Из-за этого-то взгляда я впервые и обратила на нее внимание. Он был какой-то особенный, поразительный для безродной прислужницы — она помогала кухаркам, хотя я понятия не имею, в чем именно заключалась ее работа. Слишком юная, чтобы быть допущенной к плите, она, скорее всего, была у поваров на побегушках. Впрочем, я никогда ее об этом не спрашивала. Да, честно говоря, меня вовсе не интересовало, кто там чем занимается. А уж свести знакомство с особой столь низкого происхождения мне бы в голову не пришло, если бы не воля случая.

Случилось это однажды ночью. Я проснулась от привычного ноющего ощущения в желудке — снова давал о себе знать голод. Конечно, можно было бы позвать кого-нибудь из моих камеристок, чтобы та принесла мне поесть. Но тогда пришлось бы слишком долго ждать. В этот час замок спал глубоким сном. Звать кого-то среди ночи означало бы вызвать переполох, поэтому я решила встать и сама пойти отыскать что-нибудь съедобное. Я даже не знала точно, где расположена кухня, но инстинкт и разыгравшийся аппетит подсказали мне направление. Я была уверена, что кто-нибудь из слуг не спит и добудет мне хоть какой-то еды, чтобы утолить мой голод.

Я с трудом пробиралась к цели в ночной темноте. Дворец был мне почти незнаком. Всего три дня прожила я в Виль-франше по пути в Марсель, где мне предстояло выйти замуж за второго сына французского короля. Но в конце концов я нашла кухню — она находилась на нижнем этаже рядом со столовой, где я обедала эти дни. Однако, как назло, мне никто не попадался на глаза. Кухонные помещения были пусты. Ни души. Никого, кто мог бы предложить мне что-нибудь поесть, хотя бы ломоть хлеба с копченым мясом. Копченостей у нас было полным-полно, благо жители деревень, через которые мы проезжали по пути в порт Ливорно, не скупились на скромные подношения и несли кто цыплят, кто яйца, кто ветчину… Очевидно, моя слава чревоугодницы достигла даже самых отдаленных от моего герцогства провинций.