Заговор генералов - [26]

Было что-то саднящее в этой их осведомленности. И в ощущении, возникшем именно в Москве… На кого грешить? Не на Романа же, рабочего парня, товарища по комитету?.. Опять отсидка. А, не беда! Они в партии считают, что активный работник может продержаться в подполье не больше полугода. Он вдвое превысил срок.

За предыдущий побег, с берегов Енисея, ему повесили три года каторги, он и отбыл ее в Шлиссельбургской крепости на Ладоге. А следом: «законные последствия сего наказания» — вечное поселение в Сибири, однако же, «с учетом характера и согласно особому положению», утвержденному дедом Николашки, за «уличение в покушении на побег или совершении оного» препровождение этапом в тюрьму без решеток и засовов, в ледяную Якутию.

Нынешним маем от Александровского централа он протопал в кандалах до Лены двести верст. Оттуда на плоскодонке-паузке вниз по течению — еще две тысячи четыреста.

Сошел на берег — и в объятия товарищей. Знакомство — чин чином:

— Ярославский Емельян Михалыч…

— Клаша. Клавдия Ивановна Кирсанова…

Увидел впервые, но о каждом уже знал от товарищей.

Емельян и Клаша — молодожены. Здесь встретились, здесь и свадьбу сыграли. Емельян Михайлович состоял хранителем экспонатов при краеведческом музее, там же имел и квартиру.

— Прошу к нам! Сия кровать — обратите внимание, с панцирной сеткой! в вашем владении.

Да, это не нары!..

— Располагайтесь, товарищ Серго. Чувствуйте себя дома. Рассказывайте.

Рассказывать было о чем: и Ярославского, и Клашу, и еще одного из товарищей-большевиков, обосновавшегося в Якутске, — Николая Алексеевича Скрыпника — арестовали задолго до Пражской конференции. Теперь они жаждали узнать о ней и о Владимире Ильиче из первых рук.

Ох как по душе пришлось ему у Ярославских! Клаша, хоть моложе всего лет на пять, а выглядела совсем девочкой — курносая, круглолицая, сероглазая, улыбчивая. Не поверишь, что боевик, командир дружины, и на вечное поселение выслана, и четыре года каторги отбыла, и уже третий год, как в Якутии… Их дочурке, Марьянке-северянке, уже годик минул…

Рассказала однажды за чаем, как встретились они впервые с Емельяном.

— Наш арестантский паузок уже подплывал к Якутску. Мы, ссыльнопоселенки, высыпали на палубу, глядим во все глаза: берег грозный, тайга-бурелом… И вдруг из тайги к самому берегу, как леший, выходит этакий интеллигент — в белой рубашке, в пенсне, высокий, статный… А в руках у него огромный букет жарков. Размахнулся — и прямо на палубу, к моим ногам эти цветы… Оказалось — судьба. — Она счастливо засмеялась.

Как в сказке… А у Серго разве тоже не как в сказке? Наверное, всегда счастье приходит так…

Его паузок приткнулся к пристани Якутска в середине июня. Серго застал лето в самом разгаре. Не ожидал, что оно здесь такое щедрое — стремится за два месяца одарить людей, истосковавшихся по солнцу, сразу всем: и жарой, и разнотравьем, и смолистым дурманом. Но даже и тридцатиградусный дневной зной в силах растопить вечную мерзлоту разве что на два аршина в глубину, а ночами на стеблях все равно оседал иней. Зато какими живыми коврами устилались луговины, как щедро всплескивали рыбой бесчисленные озера и речки!..

Первой мыслью его было конечно же — бежать.

— Это надо очень хорошо обдумать, не ты такой первый ретивый, сдерживали его товарищи. — Вверх по Лене на веслах? Далеко не уйдешь… Спуститься к Ледовитому океану? А дальше куда? Закует льдом. Пешком по тайге и тундре, тысячи и тысячи, верст без продовольствия и оружия?..

Да, не он первый жаждал побега. И до него мастерили большие лодки, был даже план захвата парохода, курсировавшего по реке. Ссыльный писатель Короленко тоже хотел — вниз по Лене, к Охотскому морю…

Может быть, зимой, когда закует реку? Серго не оставлял этой мысли.

Последним сентябрьским пароходом прибыла новая партия ссыльных, и среди них Григорий Иванович Петровский.

Еще из Шлиссельбургской крепости Серго удалось списаться с большевиками — членами четвертой Государственной думы — и получать от них кое-какие сведения о том, чем живет партия. Знал он, как повели себя депутаты-большевики, когда была объявлена война. Знал, что всю большевистскую думскую фракцию арестовали, отправили по этапу в Сибирь-матушку… А вот познакомиться с Григорием Ивановичем довелось только здесь. По его громовым речам с трибуны Таврического Серго представлял себе Петровского высоченным мужчиной, этаким Робеспьером. Оказалось — невысок, щупл, моложав. Хотя и много старше, с имени-отчества сразу перешли на «ты»: Гриша — Серго.

Вот от кого якутская колония жаждала теперь узнать, какой курс взял Центральный Комитет в вопросе о войне, какие установки дал Владимир Ильич, что реально, а не в извращении правительственных «вестников» происходит в России и во всем мире.

Григорий виделся с Лениным позже, чем Серго, и трижды: в январе тринадцатого года в Кракове — на совещании партийцев-депутатов Думы — с членами ЦК, на сентябрьском совещании того же года в Поронине, и в июле четырнадцатого, перед самой войной, приезжал он к Владимиру Ильичу, беседовал с глазу на глаз… Когда в Думе началось обсуждение военного бюджета, все пятеро депутатов-большевиков во главе с Петровским демонстративно покинули зал Таврического дворца: они выполнили ленинскую директиву.