Загон - [10]

– А я, значит, один из первых… – сказал он и невесело рассмеялся.

Собрав с пола мягкий упаковочный пластик, Илья завернул в него чужую кепку и сунул все это в коробку из-под монитора.

Внезапно защекотало запястье; Илья собрался почесать руку, но вовремя вспомнил, что это виброзвонок, и поднес часы к губам.

– На связи, – буркнул он.

– Какие новости? – спросил монотонный голос. Микродинамик Илье вшили за левое ухо, и каждое слово отдавалась нестерпимым зудом.

– Монитор взял, – похвастал он. – И гречки два килограмма. Буду кашу варить.

– Кашу?.. Мне не до шуток, Царапин.

– Больше новостей нет.

– И контакта нет, – сказали где-то под кожей. – Проблемы?..

– В общем, да. Но я что-нибудь придумаю.

– Ты уж постарайся, Царапин.

– Хорошо. Все, отбой?

– Отбой.

– «Постарайся, Царапин!.. – раздраженно повторил Илья. – Стара-аюсь, господин начальник, я стара-аюсь! А если он мне в глаза сказал, чтоб я к нему не лез! Друзья ему, понимаешь, не нужны!..»

Чер Андрей Белкин не понравился Илье сразу. Илья ожидал увидеть либо заторможенного дебила с квадратной головой, либо что-нибудь тщедушное, с кривой шеей и дрожащими руками. Белкин же был физически здоровым – небритым, взлохмаченным, с черной каймой под ногтями, но все же не увечным, не жалким типом из ролика социальной рекламы.

– Постарайся, постарайся… – пробормотал Илья. – Самих бы сюда, в этот отстойник!..

Он заметил, что продолжает говорить вслух. Эту привычку Илья приобрел еще в юности, с тех пор, как начал оставаться в одиночестве – в основном на сроки от года до трех. Он успел сменить много комнат – некоторые не имели окон, в некоторых унитаз стоял прямо у кровати, но такие, чтоб без телемонитора, ему еще не попадались.

– Это вам, конвой собачий, не просто так, а права человека! – изрек Илья. – Без окна жить можно, без бухалова тяжело, но тоже можно, а без телика?.. Свихнешься!

Он нашел в стене разъем и, откинув защитную крышку, подключил кабель. Экран мягко засветился, в углу замигала пиктограмма автонастройки.

Илья в ожидании прилег на кровать и поправил под головой твердую подушку. Обустраивать быт по-человечески он не собирался. Когда-то это его увлекало, но теперь надоело. Всегда одно и то же: только приведешь квартиру в порядок, уже пора переезжать. Единственное, чего Илья не мог терпеть, – это тараканы и отсутствие монитора. Тараканы здесь, кажется, не водились.

Тонкий рубец за ухом все еще свербел, так бывало после каждого сеанса связи. Илья выругался, но – мысленно. От вредной привычки разговаривать с самим собой он постепенно избавлялся, ведь прошлое было позади. Хотя настоящее мало чем отличалось.

Глава 3 Вторник, вечер

Проводив Сергея Сергеевича, Андрей не спеша сполоснул чашки, убрал печенье и рассеянно опустился на кухонную табуретку между столом и плитой. Последние полчаса он двигался скорее по инерции, чем осознанно: ходил по комнате, сметал крошки, делал что-то еще… Он не помнил, как открыл кран, как поставил чашки на полку, – не помнил почти ничего. В мозгу пульсировала лишь одна мысль: «послезавтра, в двенадцать».

Послезавтра, в полдень, Сергей Сергеевич принесет «экспериментальную модель», – уж это название Андрей заучил крепко-накрепко – и интеллект-статус повысится. Конечно, не до ста пятидесяти, но даже прибавка в пять-семь баллов была бы настоящим чудом. А чуда Андрей желал всем сердцем. Когда видишь чудо, появляется и вера.

Он посмотрел на будильник – секунды сменялись фантастически медленно. Минуты, без толку моргая, вообще застыли на месте. В левом окошке оцепенели единица и четверка: начало третьего. Вечера не дождаться. А послезавтра – это так далеко, что и представить трудно.

Андрей заставил себя встряхнуться и, переобувшись, вышел на лестничную площадку. Собственно, площадкой это назвать было нельзя: по этажу тянулся узенький коридор с бордовыми прямоугольниками дверей и двумя лифтами в торце; где-то посередине, за такой же дверью, находилась пожарная лестница. Понятно, что в отсутствие пожара ею не пользовались.

Ни в коридоре, ни в подъезде Андрей никого не встретил. Он не особенно интересовался тем, сколько народу живет в его доме, порой он не знал, какие квартиры на этаже заняты, а какие свободны. Соседи появлялись и исчезали, переезжали в другие блоки, кто – поближе к работе, кто – потому, что надоел вид из окна. Андрей был уверен, что из всех окон видно одно и то же, и никуда особенно не рвался. На новом месте пришлось бы как-то знакомиться, как-то привыкать, а это его тяготило.

Прожив в тридцать седьмом блоке больше десяти лет, он завел пять или шесть приятелей, с которыми иногда обсуждал фильмы. Это было скучновато, но не очень обременительно, как и вся его жизнь – вплоть до сегодняшнего дня.

К двадцатым числам мая наконец потеплело. Мужчины сняли надоевшие черные ветровки и ходили в рубашках. Женщины красовались в удивительно похожих розовых блузках. По сути, это была одна и та же кофта, растиражированная в умопомрачительном количестве. Блузы появились в гуманитарной лавке где-то в марте, еще в холода. Тогда все носили пальто – синие и коричневые, прошлого завоза, – и, в надежде приобрести к лету нечто оригинальное, бросались на розовый эрзац-шелк, как голодные. Женщины знали: на всех может не хватить. Но в. этот раз хватило. Блузки были в витрине, блузки были на юных кокетках и старых грымзах, и даже на некоторых мужиках – в слегка перешитом виде. Вся улица была нежно-розовой, и от этого поднималось настроение.