Заглянуть за горизонт - [2]

— Будут жить почти в конце улицы, — деловито попыхивая короткой, глиняной трубкой сообщил тогда дядюшка Тимм, старый приятель моего бати. — Они… я слышал, откуда-то из дальних краёв. Ну, по крайней мере, не из Тарии или Гринфаля.

— А-а-а, — протянул я, — так вот значит, кто купил дом, ранее принадлежавший Фильзе Броксу, умершего четыре месяца назад.

— Ну да, — кивнув головой, подтвердил дядюшка Тимм, — родственников-то у старика вовсе не нашлось, потому мэрия и выставила его на торги. Кстати, говорят, новым хозяевам он обошёлся в весьма круглую сумму. Впрочем, дело того стоит. Ведь это ж целая усадьба!

— Больше всего жилище Фильзе напоминает большой мрачный склеп, — хмыкнув, высказал свою точку зрения я.

— Не без того, — вынужден был согласиться мой собеседник, невольно оглянувшись вверх улицы, на серую черепичную крышу, едва различимую среди дубовых крон, прикрывавших приземистое гранитное здание со всех сторон, — но зато оно, парень… уж очень основательное.

— Тут ты, дядюшка, в точку попал, — без особого восторга признал я, вспоминая узкие окна-бойницы, внушительные каменные стенные блоки и толстенную входную дверь из кованной стали.

Уже упомянутые, да и прочие детали данного сооружения, я неоднократно имел возможность рассматривать в компании приятелей, после того как вышеупомянутый нелюдимый Брокс отошёл в мир иной. Потом, правда, мы забросили это занятие. Чему поспособствовала некоторая… мягко говоря, странность исследуемого нами дома и прилегающей к нему территории, окружённой высоким забором, состоящим из плотно пригнанных дубовых досок. В чём она выражалась? Ну, порой мы слышали из недр пустого жилища, то плач, то заунывный вой, а то и безумный хохот, от коего волосы на голове начинали шевелиться сами собой. Конечно, всё это было едва различимо, но не могло же нам всем казаться одно и тоже? Ещё… как-то я, оторвавшись от группки сверстников, самостоятельно обходил загадочное здание с западной стороны, и что-то, уж не помню что, привлекло меня в ближайшем стрельчатом окошке. Я подошёл, заглянул… И тут шторы его раздвинулись, и я увидел лицо необычайно прекрасной женщины. Однако, несмотря на всю совершенную красоту, оно источало такой ужас истинного первозданного Зла, что я содрогнулся и опрометью бросился прочь. Не знаю почему, да только я никому про тот случай не рассказал. А вот про зловещие синие огоньки знали все: порой в полнолуние те появлялись на ветвях деревьев, расположенных внутри ограды. Впрочем, исследовать их природу, охотников почему-то так и не нашлось. Но как оказалось, новых жильцов, эти, мягко говоря, странности, нисколько не испугали. По крайней мере, по ним совершенно не было заметно, что они недовольны своим приобретением. Старший — Талох, тихо насвистывая себе под нос незатейливый мотивчик, постоянно возился на своём участке в обширном цветнике, где преобладали розы самых различных видов. Младший — Тарайя, его сын, помогал ему, хотя чаще сидел в беседке и читал большую, толстую книгу в кожаном переплёте. Однажды мы решили выяснить её название и, вооружившись подзорной трубой, засели в кроне дуба росшего на другой стороне улицы, напротив интересующей нас усадьбы. Всё же, тайна сия, так и не была нами раскрыта, ибо как оказалось, обложку солидного фолианта не украшала ни единая надпись. Более того — пожелтевшие, по всему видно древние страницы тоже были совершенно пусты. То есть, в них напрочь отсутствовала не только письменность: от руки или шрифтом, но и какие либо рисунки. Признаться, мы были в большом недоумении. Ведь чего спрашивается целыми днями пялиться в чистые листы бумаги? О чём мы однажды и спросили Тарайю, возвращающегося вечером домой с полупустым мешком за плечами. Услыхав наш вопрос, он нехорошо улыбнулся, и вместо ответа достал из недр своей ноши — человеческий череп с трещиной посредине. Мы испуганно отшатнулись, а он, презрительно сплюнув себе под ноги, молча продолжил путь к своей калитке. Глаза у него при этом были… какие то застывшие что ли. Такой взгляд, мне ещё тогда показалось, мог присутствовать у трупа, если ему вдруг раскрыть веки. И смотреть в них ну совсем не хотелось. Словом всё бы ничего, но после этого случая Тарайя будто открыл для себя наше существование. И это было отнюдь не благо. Потому что этот тип поставил своей целью подчинить нашу сплочённую уличную компанию. А так как никто не стал ему повиноваться добровольно, то он принялся добиваться желаемого грубым физическим насилием: ловил нас по одному и жестоко избивал. Но мы, собравшись все вместе, с лихвой отплатили ему за побои. Тогда Тарайя кардинально изменил тактику. Теперь, встречаясь, он буквально светился дружелюбием и желанием облагодетельствовать. Подтверждением его самых лучших намерений служили раздаваемые направо и налево мелкие монетки. К сожалению, большинство моих товарищей, не устояв от подобной «щедрости», с радостью признали его верховенство. А я, Георг и Марий превратились в настоящих изгоев. И всё бы ничего, но Тарайя вознамерился покарать непокорных, то есть нашу троицу. Для этого он использовал свою недавно образовавшуюся свиту, буквально за считанные дни воспылавшую к нему прямо таки собачьей преданностью. Мы худо-бедно отбивались, несмотря на то, что силы были ощутимо не равны. Война длилась несколько месяцев, затем нас неожиданно оставили в покое. Что послужило причиной? Не знаю… Возможно, затеянная Тарайей возня отвлекала его от чего-то более важного? В общем, прежняя разудалая братия, разделённая на две неравные части, в упор перестала замечать друг друга. Но, понимая, что перемирие в любой момент может окончиться, мы упросили старого Эйхо живущего в самом конце улицы, научить нас умению действительно хорошо постоять за себя. Тот сначала не соглашался, однако когда Георг спас его любимого кота от своры бродячих собак, растаял душой и сменил гнев на милость. А надо сказать Эйхо знал толк во всякого рода единоборствах, ибо большую часть своей жизни он провёл в разведывательных рейдах, как по Великой Равнине Поющих Ветров, так и в Запретных горах. Лана — моя мать, узнав про наши занятия, здорово рассердилась, заявив, что наличие в семье и одного вояки лично для неё многовато. Я понимал, в какой то степени она права, учитывая, что мой отец Ингвар, тысячник королевского войска, дома появлялся не часто. И тоска по нему была знакома нам обоим. К тому же я хорошо знал, что в мечтах она видит своё единственное чадо идущим по мирной жизненной стезе в роли богатого торговца или владельца обширной плантации. В отличие от отца, не представлявшего сына в роли человека, чуждого армейской жизни. По этому поводу у них порой случались ссоры, к счастью неизменно заканчивающиеся тем, что оба родителя приходили к выводу: решать в итоге мне. Впрочем, это не помешала матери послать отцу письмо, с жалобой на моё начинание. Однако, тот, в скорости прислал ответ, в котором справедливо замечал, что навыки умелого бойца ни кому не будут лишними.