Заглядывая в бездну вавилонскую - [3]
Из дня нынешнего с августовским путчем и прочими трагедиями и фарсами Ха-Ха века автор переносит своего нового героя в иное измерение, трансформируя древнегреческий миф. При этом фантастический прием исполнен довольно необычно даже для самой изощренной сверхсовременной и супермодной литературы. Здесь и блеск словесной игры, вполне в духе Льюиса Кэрролла с его Алисой в Зазеркалье ("Жрецы так слишком много жрали, что назвали жрецами их"). Здесь и перепевы Пастернака, например, "Стило (то есть свеча) блестело на столе. Стило блестело" или "Камера (то есть Кавказ) была вся как на ладони и вся как смятая постель". И колоритная обрисовка персонажей. Запоминается, скажем, у тюремщика "обточенный череп с жалкими остатками волос на затылке напоминал старинный бильярдный шар с многочисленными вмятинами от ударов кия безжалостной судьбы".
В Алкмеоне, главном действующем лице двух последних повестей книги, соединились в одно целое мифологический герой-матереубийца и некий писатель, свыкшийся с положением "литературного изгоя, аутсайдера", который со временем стал сам "сыпать аттическую соль на бесчисленные раны своих гонителей".
В зеркальной тюрьме, куда он попадает, он доводит свое самобытно-словесное мастерство до виртуозности, вырабатывает свои иронические творческие принципы: "В современном романе главное не правила и форма, к тому же полувоенные, а - подлинная страсть".
Так что же, от Чехова - к постмодерну? Вполне в духе времени. Но все же, не выхолащивая Чехова в себе. Виктору Широкову на примере данной книги это вполне удается.
Заключительная повесть книги "Мраморные сны, или Очищение Алкмеона" продолжение предыдущей. Его герою снятся "мраморные" сны. И здесь древние архетипы переплетаются с современными. Словно бы обрастает плотью и наполняется кровью вынесенное в эпиграф изречение: "Миф будет развиваться как бы по спирали, пока не истощится интеллектуальный импульс, породивший этот миф".
Не то герою, не то автору. Ставшему "рабом Аполлона, его добровольным писарем, живой самопиской", приснилось, что он - сын речной нимфы Каллирои и безумного Алкмеона-матереубийцы.
И, стало быть, постмодернистская ткань повествования сплетается из древнего мифа, ожившего вновь. И выстраивается в увлекательный сюжет, наполненный дыханием гомеровского эпоса и всечеловеческих страстей.
Такие честные образцы постмодернистской прозы, без сомнения, со временем станут классикой. Жаль, что многие спекуляции сегодня нагло и беззастенчиво компрометируют его новаторские устремления. Но об этом особ статья.
А у меня возникает образно-ассоциативный ряд в связи с "античными кущами проблем Ха-Ха века". На дне ямы Вавилонской все-таки не все деградируют, спиваются, гибнут духовно и физически. Что ж, более приспособленные и проворотливые умеют жить за чужой счет, изобретают паразитическую виртуальную экономику с финансовой пеной. Но есть и такие, которые не утратили романтического духа, выстраивая свои мифологемы. Правда. Далеко не всегда мифы, шарики-вымыслы, выносят их со дна тюремного двора-колодца ямы Вавилонской...
И общее впечатление от творчества Виктора Широкова, от его книги повестей такое: автор, меняя обличья, принимая образы своих героев, заглядывает в бездну вавилонскую, таящуюся в каждом из нас и разверзшуюся вселенским провалом. Но долго в неё не глядит, иначе она может заманить, затянуть... С вскруженной головой, не дай бог, бросишься в нее, и поминай, как звали.
Сам в неё не заглядывается и нам, читателям, не дает, - щадит, жалеет. Не лишает последней надежды. И какой-то подспудной веры, что все-таки всем миром не дадим дальше рыть яму Вавилонскую и сами, наконец, выберемся из нее. А на её месте обретем потерянный рай.
"Дай Бог, люди, наконец, поймут, что золото - зло, что огонь злобы и зависти оставляет после себя только золу сгоревших мечтаний, и нельзя проливать безнаказанно кровь, не рискуя вызвать Эринний, воинственных неустанных мстительниц. Истинное очищение - не совершение злодеяний. Об этом и говорят мраморные сны - проблески коллективной памяти человечества". Так заканчивается книга.
А в бездну вавилонскую, я думаю, заглядывать все-таки полезно. Дай Бог, в ней только не пропасть.
г. Ельня Смоленской обл.
12 апреля 2002 г.
«…К числу особенных достоинств статей, помещаемых в этом издании, должно отнести их совершенную соответственность и верность идее и цели: так, например, «Уральский казак» – это не повесть и не рассуждение о том, о сем, а очерк, и притом мастерски написанный, который в журнале не заменил бы собою повести, а в «Наших» читается, как повесть, имеющая все достоинство фактической достоверности…».
«Во все времена человеческой жизни, с тех пор как люди себя помнят, были войны. Войны, с тех пор как существуют государства, начинались правительствами, а кончались – борьбой сословий; бедные принимались бороться с богатыми. Богатые противились и не хотели уступать. Тогда начинались народные движения; более долгие и более мирные движения называются реформациями, а более короткие и более кровавые – революциями…».
«Характерно для Левитова, что бытописатель, прикованный к месту и моменту, постоянно видя пред собою какое-то серое сукно жизни, грубость и безобразие, пьяные толпы России, крестьянскую нужду и пролетариат городской, он в то же время способен от этой удручающей действительности уноситься далеко в свою мечту – и она, целомудренная, поэтическая, сентиментальная, еще резче оттеняет всю тьму и нелепицу реальной прозы. В нем глубоко сочетаются реалист и романтик…».
историк искусства и литературы, музыкальный и художественный критик и археолог.
- видный русский революционер, большевик с 1910 г., активный участник гражданской войны, государственный деятель, дипломат, публицист и писатель. Внебрачный сын священника Ф. Петрова (официальная фамилия Ильин — фамилия матери). После гражданской войны на дипломатической работе: посол (полпред) СССР в Афганистане, Эстонии, Дании, Болгарии. В 1938 г. порвал со сталинским режимом. Умер в Ницце.
«Охлаждение русских читателей к г. Тургеневу ни для кого не составляет тайны, и меньше всех – для самого г. Тургенева. Охладела не какая-нибудь литературная партия, не какой-нибудь определенный разряд людей – охлаждение всеобщее. Надо правду сказать, что тут действительно замешалось одно недоразумение, пожалуй, даже пустячное, которое нельзя, однако, устранить ни грациозным жестом, ни приятной улыбкой, потому что лежит оно, может быть, больше в самом г. Тургеневе, чем в читателях…».