Заглядывая в бездну вавилонскую - [2]

И при всем при этом - потуги на духовность. А духовность - как связка воздушных шаров из другой уже повести той же книги "В ожидании Абсолюта" (чем не "В ожидании Годо"?) - взмыла вверх, а внизу - все, что осталась все та же яма...

Стержневой образ настолько сразу же обозначен и настолько емок, что в дальнейшем контексте книги часто многое только намечено, выражено намеками; многое вообще подразумевается, а в контексте нашего животрепещущего и постоянно видоизменяющегося времени основную метафору жизни, её смысл легко довообразить-достроить. Не нужно особенно додумываться, о чем речь.

О, безжалостное время авантюристов и шарлатанов! Безработица, бомжевание духовное и физическое, невыплата зарплат по полгода, по году... Все это уже как обыденные реалии нашей эпохи встречаются и упоминаются на каждом шагу.

Как развязать сей гордиев узел (кстати, название второй повести)? Автор предлагает решение: "Не прав, прежде всего, сам народ, перепоручивший развязывание гордиева узла президенту, правительству и депутатам". Как знать...

А между тем жена главного героя первой повести, героя одновременно талантливого и бесталанного, современного "маленького человека", покидает его и уезжает в Париж, где намеревается выйти замуж за француза. Разрыв с единственно любимым человеком и есть та самая утрата, которая приносит духовное обновление. Этот разрыв - как разрыв двух вселенных, которые разошлись, и образовалась черная дыра вавилонская.

"Вавилонская яма вполне может скоро оказаться на месте вавилонской башни нашей мечты и любви", - сетует Миша Мятлев, мысленно обращаясь к бывшей жене и небезнадежно умоляющий её о возвращении.

И вечный город, которому только-только отметили 850 лет, и вся его красота ничего не стоит, все "моментально блекнет" без любимой. Словом, яма... а у ямы - свои законы. Но более всего от них получают по заслугам сами их законодатели-копатели, вольные или невольные, все авантюристы и проходимцы. Сказано же: не рой яму другому!

Трагедийность положения каждого из нас настолько сегодня стала такой обыденной и привычной, что мы как бы научились сами от себя зашторивать её и зашоривать. И как-то уже безболезненно живем в насквозь больном прогнившем времени.

Если первая повесть ироническая, с серьезным социальным накалом, то вторая, "Гордиев узел" - ещё более публицистическая, почти детективная история о наглых операх, порочащих романтическое звание детективов, о вымогателях, о племени младом и слишком знакомом своей алчной бесцеремонностью к интеллигентам. Да и время такое, что к писателям стали относиться как к "прокаженным" - "брезгливо и уничижительно". Находит же писатель точные, по-медицински безжалостные и исцеляющие слова!

И вот уже гордый Гордин оказался затянутым, зажатым в гордиев узел; ни за что ни про что оказался в камере для временно задержанных по требованию этих самых молодчиков, оперов-вымогателей.

Здесь нет уже накала высших социальных сфер, но социальный контекст остается и более того развивается. То бишь от повести к повести, от сюжета к сюжету мы, читатели, спускаемся, как Данте в своей "Божественной комедии", все ниже и ниже - яма же... Виктор Широков - наш безжалостный Вергилий.

Впрочем, и на дне бывают свои мимолетные и искрометные радости. Ведь дух дышит, где хочет, хоть плоть плутает, где ни попадя. Следующая повесть "Уральский Декамерон" - подлинная фантасмагория, амурная и галантная, как и полагается полноценному ремейку, с головокружительным и завораживающим сюжетом. Признаться, давно я не читывал столь восхитительной прозы. Настоятельно рекомендую.

Впрочем, и здесь: "Все больше и больше столица напоминала мне вавилонскую яму. Хорошие дороги и зеркальные стены новых коттеджей "новых русских" - не в счет". И куда денешься, раб страстей, от блудней вавилонских?!.. Блудодейство выведено в повести тонко, с блеском, остроумно и с неизменной ядовитой самоиронией.

Следом же, в повести "В ожидании Абсолюта" настигает читателя фантасмагорическое погружение в зеркала. При семисвечниках и зеркалах, поставленных друг против друга. Здесь очередное авторское alter ego , герой древнегреческого мифа Алкмеон, вождь Эпигонов, неожиданно попадает в зазеркальную тюрьму, тоже, конечно, яму, только зазеркальную.

Мотив зазеркальности давно живет и развивается в творчестве поэта Виктора Широкова. Когда-то в его стихах запомнилась и поманила магией знатная звучная рифма: "Забайкалье - Зазеркалье". И здесь этот волшебствующий мотив не только зазвучал, но и развернулся в полную силу, из метафоры - в целую повесть, по жанру - постмодернистскую фантазию.

Почему мне так запомнилась эта рифма и, вообще, те стихи поэта? Наверное, потому что я тогда как раз именно там проходил службу, в Забайкалье. И Байкал представлялся тогда мне зеркалом - самым глубоким и духовно надстроенным ввысь на всю длину его глубины. И страна позади него необъятно широкая - таила нездешнюю загадочность для западной её неотъемлемой части.

"В ожидании Абсолюта" - несомненно, добротный образец постмодернистской прозы, где в самом названии уже кроется столкновение художественного идеала и сугубо антиабсолютистского постмодернизма. Жаль, не могу уделить место разбору необычным и предельно точным, как настраивающий звук камертона, выверенным контрапунктистски эпиграфам, предваряющим все пять повестей сборника. Авторы эпиграфических цитат несомненно, писатели близкие перу и сердцу Виктора Широкова: супермодный Милорад Павич, до сих пор малоизвестный Виктор Соснора, чуть ли не мифический Ян Панноний и серьезный ученый И.Н. Голенищев-Кутузов, культовый Юкио Мисима и ветхозаветный Г.В.Ф. Гегель, явно кровнородственный автору "Вавилонской ямы" Владимир Набоков и едва ли дочитанный до конца Клод Леви-Строс... И уж совершенно ясно, что именно они определяют кругозор его скрупулезного и вдумчивого чтения. Недаром Виктор Широков как-то напечатал в коротичевском "Огоньке": "Я готов повторить за Слуцким, что читатель я мировой, что не только семечки лускал, а работал и головой". Из хороших читателях получаются порой весьма неплохие писатели.