Загадочный недуг - [7]

Лунин завершал круг над центральной частью Москвы. Внизу Камаев увидел башню Шухова, похожую на поставленный торчмя рыболовный трал. Чуть дальше виднелись внушительные стены Донского монастыря. Вон там, у восточной стены, должна быть просторная, заросшая травой площадка, где хранились впечатляющие останки скульптур разрушенного храма Христа-Спасителя.

Однажды Тимур приводил сюда Машу. Они наведались в Даниловский мосторг, разыскивая какие-то дефицитные предметы женского туалета, оба устали от хождения но магазинам и очередей, вдобавок Маша натерла ногу. Она морщилась, прихрамывала, но упорно тащила за собой мужа от одного прилавка к другому. Тимур тоже морщился, но от досады, что зря теряют столько времени. Куда приятнее было бы посидеть в парке имени Горького за кружкой чешского пива.

До парка было далеко, а Маше требовался отдых, и самым удобным местом показался им монастырь, находившийся всего через две или три трамвайные остановки. Когда они шли вдоль серой глухой стены крематория, Маша в шутку произнесла: «Куда ты меня ведешь? Хочешь избавиться?» Прошел год, как они поженились, и Маша побаивалась, что надоела ему, и он ее разлюбит.

Очутившись на территории монастыря, она всплеснула руками от восторга: «Какая тишина! Слышишь, даже кузнечики стрекочут. Ведь это кузнечики, да?»

Они отыскали укромную скамейку. Маша прилегла на ней, положив голову ему на колени. «К черту всякие магазины и тряпки, — сказала она. — Мы сейчас поедем в парк. Ты будешь пить пиво, а я стану смотреть в твое лицо, наслаждаясь тем, что ты испытываешь удовольствие. А пока я полежу немного. Ты знаешь, кажется, у нас будет сын…» Отчаянно глубоким и ярким был край неба на стыке с красной кромкой кирпичной стены. На траве и обломках скульптур плавился белый солнечный свет, а тень, в которой пряталась скамейка под нависшими кустами отцветающей сирени, казалась голубой. Машенька заснула. Подрагивали во сне ее сомкнутые, подсиненные усталостью веки.

Камаев вытянул шею и даже привстал с сиденья, провожая взглядом зеленый островок старинного монастыря. Эльгин с тревогой посмотрел на него и коротко бросил Лунину:

— Домой!

Дом… У Камаевых был маленький деревянный домик, утопающий в саду. На окнах висели ветхие, когда-то крашенные суриком ставни. Их никогда не закрывали, и они, привязанные веревочкой к гвоздю, покачивались от ветра на ржавых петлях. По утрам, когда так сладко спалось, ставни начинали тихонько скрипеть, будто переговаривались между собой старческими голосами, жалуясь на свою никчемность и одиночество. Тимур просыпался и, замирая сердцем, слушал их живой скрип. Иногда, особенно в непогоду, когда за окнами, тоже, как живой, шептался, шлепал и причмокивал дождь, Тимуру становилось жутко. Было ему тогда от силы лет пять. Он выскакивал из своей постельки и бежал к кровати родителей, забирался между отцом и матерью и успокаивался, согретый родным теплом, уже не беззащитный…

— Вот мы и дома, — громко сказал Лунин, опуская машину на плоскую крышу хирургического центра, которую лишь условно можно было назвать крышей, — здесь был разбит дендрарий с цветущими кустарниками и деревьями. Камаев, как бы очнувшись от сна, шевельнулся, нехотя встал и вышел за своими спутниками на квадратную площадку, служившую стоянкой для машин. В мыслях он все еще находился там, где продолжали жить друзья, где ждали его жена и сын, где коротали свой век старенькие отец и мать, которых он так давно не навещал.

Камаев когда-то любил читать научно-фантастические книги. В некоторых из них так красочно рисовалось будущее, куда попадали герои на машинах времени. Однако все они, пережив удивительные приключения, возвращались обратно домой. А у него обратной дороги не было. Его машина времени никогда не вернется назад. И душа никак не могла примириться с этим безжалостным «никогда».

Когда Эльгин предложил Камаеву поселиться в новой, обставленной на современный лад, комнате, тот отказался, сказав, что хотел бы вернуться в свою палату. Эльгин прошел вместе с ним, решив не оставлять его пока одного.

Тимур сел на койку, от нечего делать включил радио. Он только сейчас заметил, что репродуктор совсем старомодный. Откуда только они выкопали такой? Настольная лампа тоже попахивала музеем: абажур шелковый, с кокетливыми кистями. Но что показалось странным — не было ни шнура, ни розеток. Тимур повертел в руках репродуктор, осмотрел лампу и спросил, указывая на них:

— Ненастоящие?

— Имитация, — признался Эльгин. — Сделали по образцам старинных иллюстраций. В репродуктор заложена программа с песнями, популярными в ваши дни. У лампы питание автономное.

— Койка-то хоть настоящая? — усмехнулся Тимур.

— Настоящая, — успокоил его Эльгин и начал рассказывать, каких трудов стоило ее найти. Нигде в мире не осталось ни одного экземпляра. Не дети, так внуки Камаева, наверное, все посдавали в металлолом. А эту обнаружили на Луне, у какого-то чудака-коллекционера, который хранил ее как бесценную реликвию. Правда то или неправда, проверить трудно, но, по его словам, на ней когда-то спал поэт Маяковский.

Эльгин рассказывал о поисках кровати с юмором, явно стараясь развлечь и рассмешить. Тимур улыбался, слушая его, и сделал уточнение: Маяковский не мог спать на этой койке хотя бы потому, что подобные модели начали выпускать уже в послевоенные годы, в середине века.