Загадочные исчезновения - [7]

– Если вам не угодно отвечать на мой вопрос, – боюсь, мне не удалось скрыть раздражения, – почему не сказать об этом прямо? Вы просто уходите от ответа. Вы прекрасно понимаете, что под «машиной» я подразумеваю не человека, а то, что человеком создано и управляется.

– Когда сие нечто само не управляет человеком, – произнес он, а затем резко встал и подошел к окну, за которым все тонуло во тьме ненастной ночи. Минуту спустя он обернулся ко мне и сказал с улыбкой: – Прошу прощения, но я не увиливаю от ответа. Просто счел уместным привести определение, данное в словаре, и таким образом превратить его автора в участника нашего диспута. Я без труда отвечу на ваш вопрос. Ответ на него для меня очевиден: да, я полагаю, что машина думает о той работе, которую выполняет.

Что ж, на мой вопрос он ответил прямо. Но не могу сказать, что ответ мне понравился. Скорее укрепил печальное подозрение, что Моксон слишком уж увлекся своими трудами в машинной мастерской и на пользу это ему не пошло. К тому же мне было известно, что он страдает бессонницей и недуг этот изрядно подзапущен. Неужели это сказалось на его рассудке? Его ответ скорее говорил в пользу прискорбного предположения. Но в ту пору я был молод, а легкомыслие – в числе благ юности. Теперь я бы отнесся к его словам иначе. А тогда, подстрекаемый бесом противоречия, спросил:

– А чем она, с вашего позволения, думает? Мозгов-то у нее нет!

Ответ, последовавший с меньшей, нежели обычно, задержкой, он облек в привычную для него форму контрвопроса:

– А чем думает растение? Ведь у него мозгов тоже нет.

– Вот как! Значит, растения, по вашему мнению, тоже числятся в разряде мыслителей? Хотелось бы ознакомиться с результатами их умозаключений – ссылки можете опустить.

– Выводы вы можете делать на основе их поведения, – отвечал он, нимало, казалось, не задетый моей дурацкой иронией. – Едва ли стоит приводить в пример мимозу стыдливую, насекомоядные растения и цветы, тычинки которых наклоняются и одаривают пыльцой забравшуюся в чашечку пчелу, чтобы та смогла оплодотворить далеких соплеменниц. Но подумайте вот над чем. У себя в саду я посадил виноградную лозу. Едва она принялась, я воткнул палку рядом. Лоза немедленно устремилась к ней, и через несколько дней она уже касалась опоры. Тогда я перенес ее на несколько футов в сторону. Лоза немедленно сделала поворот и опять потянулась к опоре. Маневр сей повторялся несколько раз, пока побег, словно потеряв интерес к моей палке и игнорируя мои дальнейшие попытки сбить его с толку, устремился к деревцу, росшему неподалеку. А что вы скажете о корнях эвкалипта? В поисках влаги они способны вытягиваться на немыслимую длину! Один известный ботаник рассказывал, как корень дерева проник в заброшенную дренажную трубу. Он двигался по ней, пока не уперся в каменную стену, которая преградила ему путь. Корень покинул трубу и полез вверх по стене; обнаружив в стене дыру, пролез в нее, спустился вниз, отыскал продолжение трубы и устремился по ней дальше.

– И что из этого?

– Вам непонятно, что это значит? Этот эпизод иллюстрирует, что растения наделены сознанием. Он доказывает: они думают!

– Даже если так, что тогда? Мы вели речь не о растениях, а о машинах. Они, конечно, могут состоять из дерева – частично. Но дерево уже мертво – в нем нет прежней жизненной силы. Или, по-вашему, и неорганическая структура способна мыслить?

– А как иначе вы объясните, например, такое явление, как кристаллизация?

– Никак не объясню.

– И не сможете, если не признаете то, что вам так хочется отрицать, конкретно – сознательного сотрудничества между составными элементами кристаллов. Когда солдаты строятся в линии или формируют каре, вы называете это разумным действием. А когда дикие гуси летят клином, вы говорите об инстинкте. Когда же однородные атомы минерала, свободно перемещающиеся в растворе, сами выстраиваются в математически совершенные фигуры или замерзающая вода – в прекрасные симметричные снежинки, вам сказать нечего. Вы даже не выдумали никакого научного термина, чтобы прикрыть свое воинствующее невежество.

Моксон говорил с необычными для него горячностью и воодушевлением. Когда он замолчал, из соседней комнаты, которую хозяин именовал механической мастерской и куда путь был заказан, кроме него, любому, донесся странный звук – словно кто-то стучал по столу ладонью. Мы услышали это одновременно. Моксон, явно взволнованный, тотчас встал и пошел в мастерскую. Мне показалось это странным: там не должно никого быть. И меня – не скрою! – пронзило острое любопытство: затаив дыхание, я стал вслушиваться, чуть ли не припав к замочной скважине. Впрочем, до этого я не докатился! Я слышал какие-то беспорядочные звуки – то ли борьбы, то ли драки; пол ходил ходуном. Слышал тяжелое дыхание, потом хриплый шепот и отчетливое: «Черт тебя побери!» Затем все смолкло. Через мгновение появился Моксон с виноватой улыбкой на лице и сказал:

– Простите, пришлось вас внезапно оставить. Там у меня машина взбунтовалась…

Глядя на его левую щеку, – ее пересекали четыре кровавые ссадины, – я сказал:

– Машина, говорите? А коготки ей подрезать не хотите?