Загадочная шкатулка герцога де Блакаса - [101]

К тому же, уединенное место, где обнаружили находку, было благоприятнее всякого другого для сокрытия от народного недоверия или от направленных против ордена ожесточенных преследований и дознаний столь обвиняющего свидетельства, каковым являлась шкатулка. Прецептории и главные командорства, в которых проводились великие капитулы, несомненно, позаботились укрыть в тайных местах поставленные в вину тамплиерам идолы и даже их уничтожить; находка оказалась своевременной: в Неизданных документах есть доказательство, что было известно о пятидесяти восьми головах или идолах (344).

Разве удивительно, что крупное приорство Вулена обладало одной из этих голов или манихейских идолов, хранившейся в шкатулке того же самого происхождения? Из свидетельских показаний рыцарей видно, что идолы были, в общем, небольшими, чтобы их можно было легче спрятать из виду (345). Тем не менее, вопрос об идоле приорства не составляет проблемы, поскольку сам идол мы видим на одном из барельефов шкатулки.

Разве удивительно то, что в первые годы XIII века, когда крестоносцы, после взятия Константинополя в 1204 году, привезли в Европу разные виды рукописей, произведений искусства и археологических раритетов (346), тамплиеры могли передать для одного из изначальных приорств Франции предмет, являвшийся драгоценным не только по своему исполнению, но и благодаря тайным доктринам сообщества Храма? Вещь настолько очевидная, что в глубине своего сознания я ее рассматриваю намного выше простой гипотезы. По всему Востоку в XII веке правил чувственный и самый извращенный мистицизм (347). С другой стороны, расколы всех видов, жаркие распри о двух естествах Иисуса Христа, распространение манихейства, пример друзов и гашишинов, множество причин, наконец, неизбежно воздействовали на воображение наших рыцарей (348); и всякий приходит к мысли, что как только проявились их могущество и влияние, они, как и два вышеупомянутых мной сообщества, пожелали иметь собственные посвящения и мистерии, и тогда манихейство, естественным образом, преподнесло им себя, составив их сущность.

Но древность шкатулки доказывает никак не смягченное западной примесью манихейство, представленное здесь, а чистое манихейство или катарство Святого Августина; на это, как мне представляется, читатель должен обратить особое внимание без всякой задней мысли, если он читал меня смело и терпеливо. Другой знак определенной древности шкатулки и всех ее аналогов это присутствие креста Ансаты, гностического ключа или креста из трех ветвей и, в высшей степени, античного, египетского, гностического и александрийского символа (349), о котором никто не знал на Западе и после XII столетия. Этот символ представлен в избытке на другой шкатулке, найденной в Вольтерре (УоИегга) в Тоскане: ее соответствие со шкатулкой из Эссаруа поразительна как по мистериям, так и по арабской надписи, являющейся той же самой, только с определенной перестановкой слов. Тосканская шкатулка также составляет часть кабинета господина герцога де Блакаса.

Наконец, последний признак установленного древнего символизма нашей шкатулки из Эссаруа — ее гностический характер благодаря валентинианской огдоаде, проявляющейся во всех лицах (350). Итак, насколько известно, проблема о подобном характере памятников периода, последующего за Крестовыми Походами, не стоит.

Какой бы ни была рука, создавшая шкатулку из Эссаруа (351), можно утверждать, что концепция предмета полностью восточная и отмечает время торжества и вольности ереси, мистерию и живые догмы которой он представляет. Это эпоха XII и XIII веков (352), когда у манихейства были развязаны руки на Востоке и, в частности, в Сирии, о чем я говорил по ходу своего произведения. Тогда корпорации художников, архитекторов и рабочих, являвшихся великими декораторами XIII века, начали приходить к нам с Востока; тогда они сообщали камню (353) сатирическую и гримасничающую жизнь, смотрящуюся на наших христианских базиликах как сарказм побежденного язычества. Конечно, художники с Востока приносили и воспроизводили в своем труде определенные вещи из символизма манихейского гнозиса, властвовавшего над всеми умами эпохи как в Европе, так и в Азии.

И хотя ветхость обломала углы и не обошла фигуры нашей шкатулки, но гармония ансамбля, движение персонажей, строгая форма христианского алтаря (3 54), впечатление которого она производит, все в этом маленьком историческом памятнике дышит греческим искусством, предшествующим эпохе Крестовых Походов (355). Однако еще неловкие европейские копиисты, вдохновившиеся порывом XII столетия, не могли в совершенстве исполнить детали и слепки фигур, движущихся на барельефах. Если исследовать эти фигуры, то обнаружишь, что их характер, безусловно, отражает начало XIII столетия (356). Я сам был поражен аналогией изображений шкатулки с фигурами, отображенными на самых древних сюжетах старой базилики Везелэ; и господин фон Гаммер отмечает подобную тождественность со скульптурами самых древних церквей Франции — Монморийона и Святого Креста в Бордо (357). Наконец, совершенные аналогии, встречаемые мной в коллекции Дюзоммерара, развеяли все мои сомнения (358).