Загадки колдунов и властителей - [32]

 — очень крутой.

Я нигде не видел улицы более узкой и крутой, чем Де Осейль. Она взбегала в гору и считалась пешеходной, потому что в нескольких местах приходилось подниматься вверх по лестнице, а в конце она упиралась в высокую, увитую плющом стену. Улица была вымощена булыжником, местами — каменными плитами, а кое-где проглядывала голая земля с едва пробивающейся буровато-зеленой растительностью. Дома — высокие, с островерхими крышами, невообразимо древние, шаткие, покосившиеся в разные стороны. В некоторых местах дома, стоявшие друг против друга и накренившиеся вперед, почти соприкасались посреди улицы, образуя что-то вроде арки, затеняя мостовую внизу. От дома к дому на другой стороне было переброшено несколько мостиков.

Но особенно впечатляли обитатели улицы. Сначала я заключил, что они молчаливые и замкнутые, а потом понял, что все они очень старые. Не знаю, почему я там поселился, наверное, был немного не в себе, когда туда переехал. Я жил во многих бедных кварталах, и меня всегда выселяли за неуплату ренты. И вот наконец оказался на улице Де Осейль, в полуразрушенном доме, где консьержем служил парализованный Бланд о. Это был третий дом с вершины холма и, пожалуй, самый высокий.

Моя комната была единственной жилой на пятом этаже почти пустого дома. В первый же вечер я услышал странную музыку, доносившуюся из мансарды под островерхой крышей, и на следующий день поинтересовался у старого Бландо, кто играет. Он сказан, что играет на виоле старый немец, глухой чудак. Судя по записи, его зовут Эрих Занн. По вечерам он играет в оркестре в дешевом театре. Бландо добавил, что Эрих Занн поселился в мансарде под самой крышей, потому что любит играть в поздние часы, вернувшись из театра. Окно в мансарде было единственным местом, откуда открывалась панорама за стеной, замыкающей улицу Де Осейль.

С тех пор я каждую ночь слышал игру Занна, и хотя она не давала мне спать, я был словно околдован ею. Меня не покидала уверенность, что я никогда раньше не слышал ни одной из мелодий, которые он играл. Хотя я и не был тонким знатоком и ценителем музыки, я заключил, что Занн — композитор, наделенный редким даром. Чем больше я его слушал, тем больше меня зачаровывала его музыка. Через неделю я решил познакомиться с музыкантом.

Однажды поздним вечером, когда Занн возвращался с работы, я перехватил его в коридоре и сказал, что хотел бы с ним познакомиться и побывать у него в мансарде, когда он будет играть. У Занна, маленького, худого, согбенного, в потертом костюме, было насмешливое лицо сатира, голубые глаза и почти лысая голова. Мое обращение, казалось, его сначала рассердило и испугало. Но в конце концов несомненное дружелюбие смягчило старика, и он нехотя сделен мне знак следовать за ним по темной шаткой чердачной лестнице. Его комната, одна из двух мансард, притулившихся под крышей, выходила на запад, к высокой стене в верхней части улицы. Просторная комната казалась на вид еще больше: она была очень пустой и запущенной. Узкая железная кровать, грязный умывальник, большой книжный шкаф, железная подставка для нот, шаткий некрашеный стол и три старомодных стула составляли всю меблировку. На полу в беспорядке валялись кипы нотных листов. Дощатые стены комнаты, судя по всему, никогда не штукатурили. Пыль, лежавшая повсюду толстым слоем, и паутина усиливали общее впечатление запущенности и заброшенности. Вероятно, прекрасный мир Эриха Занна находился далеко отсюда, в космосе воображения.

Движением руки глухой старик предложил мне сесть и, закрыв дверь на деревянный засов, зажег вторую свечу Потом он достал из побитого молью футляра виолу и уселся на самый устойчивый из шатких стульев. Он не поинтересовался, что бы я хотел услышать, и принялся играть по памяти. Я зачарованно больше часа слушал незнакомые мелодии, видимо его собственного сочинения. Лишь опытный музыкант смог бы определить их суть. Они немного напоминали фуги с повторяющимися пленительными пассажами, но я сразу отметил, что в них отсутствовала таинственность, свойственная той музыке, которую я слышал раньше в одиночестве в своей комнате.

Те памятные мелодии преследовали меня, и я часто напевал или насвистывал их, слегка перевирая. Когда скрипач положил наконец смычок, я спросил, не сыграет ли он одну из них. При этой просьбе на сморщенном лице старого сатира безмятежность, с которой он играл, сменилась странным выражением гнева и страха. Я принялся было уговаривать скрипача, считая его реакцию причудой старческого возраста. Я даже попытался пробудить его диковинную фантазию, насвистывая мелодии, услышанные накануне. Но уговоры пришлось тотчас прекратитъ: когда глухой старик узнал свою мелодию, его лицо дико исказилось, и костлявая рука потянулась к моему рту с явным желанием немедленно прекратить неумелое грубое подражание. При этом он, к моему удивлению, бросил встревоженный взгляд в сторону единственного занавешенного окна, будто боялся появления оттуда незваного гостя. Мне его выходка показалась нелепой вдвойне: мансарда, возвышавшаяся над крышами соседних домов, была практически недоступна. По словам Бландо, на этой взбегающей в гору улице лишь из окна мансарды Занна можно было заглянуть поверх стены