Загадки древних времен - [13]

Но юный Эхнатон не принимал логики и возражений; ответ был один:

— Солнце-Шов[15], отец мой, да ликует он в небесах от даров моих!)

В первые четыре года правления религиозный оппозиционер умудрился четыре раза поссориться с фиванским жречеством. Видимо, жрецы приходили во дворец и грозили фараону небесными карами или обещали оставить его тело без погребения, как до этого успешно пугали Тутмоса VI и Аменхотепа III. («Партбилет на стол!» в тридцать седьмом — подзатыльник рядом с этой угрозой.) Но все было без толку: Эхнатон лишь злился и лез на рожон.

К святая святых — святилищу Амона в Фивах (современный Карнак) — фараон приказал с восточной стороны пристроить Дом Атона, чтобы на рассвете тихой песней и овощными дарами приветствовать подъем любимого отца. В храме возвели более ста колоссов Эхнатона. Народ диву давался, глядя на них: одежда, корона, скрещенные руки с символами власти (плетью и жезлом) — вроде те же, что и прежде, но лицо и тело! Где это видано, чтобы фараона изображали в натуральном виде, как живого и даже внешне неприятного человека! И фараонов и богов испокон века показывали одинаково красивыми, одинаково стилизованными и одинаково идеализированными. Египтолог А. Море оставил нам такое описание внешности фараона: «Это был юноша среднего роста, хрупкого телосложения, с округлыми женоподобными формами. Скульпторы того времени оставили нам правдивые изображения этого андрогина[16], чьи развитые груди, чересчур полные бедра, выпуклые ляжки производят двусмысленное и болезненное впечатление. Не менее своеобразна и голова: слишком нежный овал лица, наклонно посаженные глаза, плавные очертания длинного и тонкого носа, выступающая нижняя губа, удлиненный и скошенный назад череп, который кажется слишком тяжелым для поддерживающей его хрупкой шеи»[17].

На все недоуменные вопросы посетителей Дома Атона скульптор Бек лишь разводил руками: «Меня научил сам царь», — хотя отлично знал, где собака зарыта: если бы Эхнатон не изменил канон и стиль изображений, неграмотный египтянин не уловил бы разницу между Амоном и Атоном. Новая религия требовала новых изобразительных форм, и раз солнце теперь изображают не соколом, а в натуральном обличье — кругом, то почему сын солнца должен был выглядеть неискренне?

Попутно реформатор собирал команду сподвижников. Сообразительные прибежали сами, чувствуя, что атонизм — это всерьез и, по крайней мере, до конца их жизни. Главные скрипки при дворе играли мама Тэйе, воспитатель Эйе и дядя Аанен. Везир Рамес, служивший еще отцу Эхнатона, остался при той же должности. Фиванский князь Пареннефер (вероятно, дальний родственник) назначен хранителем печати и начальником всех работ в Доме Атона. Возглавив экспедицию за камнем для этого храма, он отправился к порогам и с честью выполнил порученное. Тем не менее среди старых знакомых, посещавших все торжественные праздники и официальные попойки во дворце, среди жрецов и писцов найти необходимое число преданных идее Атона лиц оказалось сложно, проще говоря, Эхнатон не верил в их искренность. И реформатор «пошел в народ», предлагая должности мелким помещикам и даже талантливым ремесленникам, напрямую не связанным с амоновским жречеством и дворцом. Яркий пример этому Май — главный зодчий, носитель опахала справа от царя, сказавший о себе так: «Я — бедняк по отцу и матери, создал меня царь, (а раньше) я просил хлеб».

Конечно, среди подобных Май было много отребья, «уверовавшего» в идеалы монотеистической революции исключительно ради материальных благ и ощущения власти. Так было при всех революциях и переворотах. Но кого уж точно нельзя упрекнуть в неискренности — это Нефертити. Неожиданно она оказалась чуть ли не самой ярой приверженкой Атона и его любимицей. Ступая за мужем, на восходе и на закате она правит службу солнцу, ничем не умаляя своего достоинства рядом с сыном Атона. Более того, иногда Нефертити служит солнцу одна или с дочерью, из чего следует, что фараон с царицей жили порознь, каждый — в своих покоях с собственными молельнями, причем дочь (а потом и дочери) находилась с Нефертити.

По-видимому, в первые шесть лет царствования, проведенные в Фивах, Эхнатон был занят разработкой новой религии, поэтому нам неизвестно, обожал ли он в это время Нефертити без устали. Тех проявлений любви, которые воспеваются уже сто лет, на памятниках в Фивах нет. Все очень строго и целомудренно. Вряд ли можно считать проявлением глубокого чувства тот факт, что Эхнатон берет с собой Нефертити, когда отправляется награждать чиновников, — это этикет. Но чтобы прилюдно ласкать друг друга, целоваться, обниматься и прижиматься — такого в Фивах еще нет, не было ничего подобного и за всю предыдущую историю Египта. Более того, за границей Нефертити принимают как игрушку фараона, не более. Тушратта, царь Митанни[18], в письмах шлет приветы Тэйе и своей дочери Тадухепе, обитающей в царском гареме, а о Нефертити — ни одного клинописного значка. Ее можно подразумевать лишь в выражениях типа: «И всем остальным женам — горячий привет». Тушратта либо ничего не знает о Нефертити (что маловероятно), либо не воспринимает ее всерьез.