Загадка третьей мили - [69]

— Простите, сэр?

— Видите ли, Льюис, нас не должна волновать сила его духа, нас должен беспокоить только вопрос о его рассудке. Потому что в своих действиях он руководствовался какими-то странными мотивами, которые были продиктованы одновременно и завистью, и хитростью, и раскаянием. Его поведение абсолютно противоречиво, так что иногда я просто не понимаю его поступков, — Морс сокрушенно потряс головой. — Я скажу нам одну вещь, Льюис. Я только теперь начинаю осознавать, как это здорово иметь такое сознание, как у меня, которое в основном сосредоточено на проблемах выпивки и секса. Определенно за этим стоит оптимистичное мировосприятие! Но давайте двигаться дальше. Есть еще ОДНИ важный момент в отношении тела. Обратите внимание: в своем первом отчете Макс написал, что ноги отсечены намного аккуратнее, чем другие части тела. Как выяснилось, они были отрезаны винтом какого-то судна. Хорошая работа!

Льюис промолчал, решив не поднимать вопрос о носках трупа.

— Вернемся к Брауни-Смиту. На следующей неделе его поступки в чем-то были еще более странными. Abyssus linmanae conscienliae![20]

И снова Льюис благоразумно промолчал.

— В понедельник его сознание сыграло с ним очередную шутку, и он написал мне — мне! — длинное письмо. Я даже не знаю, почему мы получили его окольным путем через банк... возможно, он предполагал, что может передумать, и дал себе несколько дней отсрочки. В его письме, по сути дела, содержалось признание. Но одновременно с этим в нем было и кое-что еще. Если вы внимательно читали письмо, то вы должны были заметить, что в нем содержится множество тонких намеков. Например, вместо того чтобы очернить Вэстерби во всех отношениях, Брауни-Смит фактически полностью и совершенно сознательно оправдывает его! И здесь нет, и не может быть никакой ошибки, потому что это письмо писал, конечно же, сам Брауни-Смит, и никто другой. Я знал его: никто в целом свете не мог писать в таком сухом, педантичном и сварливом стиле. У меня сложилось впечатление, что одной частью своего помутненного сознания он хотел, чтобы мы, точнее я, его бывший ученик, раскрыл всю правду, но другой частью своего сознания он в то же время пытался остановить нас всеми этими сообщениями и открытками... Знаете, я просто теряюсь в догадках, Льюис.

— Я думаю, что психологи подобрали бы подходящий термин для такого рода вещей, — рискнул заметить Льюис.

— Ну, нас это не должно тревожить, не так ли?

Во время возникшей паузы зазвонил телефон.

— Это хорошо... Отличная работа! — произнес Морс в трубку. — А вы можете описать их немного? — спросил он. — Да, я так и думал, — ответил Морс. — Нет, конечно, это не самый большой успех, я согласен. Вас устроит, если я пришлю моего сержанта? — спросил Морс. — Отлично. Тогда до завтра. Очень благодарен вам за звонок. Это позволит нам, наконец, поставить все точки над i, — сказал Морс.

— Кто это был, сэр?

— Вы знаете, в моей жизни было множество случаев, когда я не мог дождаться третьей пинты нива, но я не припомнил случая, когда бы я хотел получить третью чашку кофе!

Он протянул Льюису свой пластмассовый стаканчик, и тот снова вышел.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ Понедельник, 4 августа

Морс почти завершает свое повествование об основных событиях, прибегнув к некоторой помощи своего воображения.

Совсем недавно Морс придумал новое слово «фактображение», составив его из двух слов «факт» и «воображение». Потому что только это сочетание позволило ему воссоздать убедительную реконструкцию последних событий настоящего дела. Вот и теперь, пока Льюиса не было, он решил вспомнить и объяснить самому себе несколько странных фактов.

Тот факт, что его насильно (видимо, это было важно?) удерживали более получаса после того, как он допрашивал управляющего в баре «Фламенко»; тот факт, что дверь в доме номер 29 на Кембридж-Вей (но какой причине?) все-таки была ему открыта; тот факт, что голова Герардуса Меркатора была (видимо, не случайно?) выставлена на каминную полку в гостиной Вэстерби; тот факт, что огромный араб, без сомнения постоянный житель этого дома, посмотрел на него так озадаченно (и даже с подозрением?); тот факт, что каким-то образом (через Брауни-Смита?) Берт Гилберт узнал адрес гостиницы Вэстерби в Лондоне и каким-то образом (по пожарной лестнице?) проник в его комнату. Одним словом, когда Льюис вернулся, у Морса уже была готова окончательная версия событий.

— У управляющего баром «Фламенко» есть жена, Льюис, которую зовут Рэквел. Когда я явился туда, он намекнул ей, что дело плохо, и она срочно позвонила «мистеру Салливану», — то есть Альфреду Гилберту, — который, в свою очередь, сказал ей, что произошло что-то такое, почему меня нужно на какое-то время задержать в баре. Почему? Совершенно ясно, что им необходимо было срочно что-то сделать, причем до того, как я появлюсь на Кембридж-Вей. Видите ли, братья Гилберты уже поживились за счет Брауни-Смита, но еще ничего не поимели с Вэстерби. Видимо, они решили напомнить Вэстерби, что он тоже сидит по уши в дерьме, и для этого придумали наиболее подходящее место для головы трупа, то есть решили запаковать ее в один из ящиков Вэстерби, где сначала находилась другая голова. Следовательно, возникла настоятельная необходимость в том, чтобы один из Гилбертов, — а именно Альфред, как впоследствии выяснилось, — пошел в квартиру и убрал эту проклятую улику, которая дожидалась Вэстерби. Однако тем же самым утром Вэстерби тоже решил, что уже можно вернуться в свою квартиру, но первое, что он увидел, была голова Меркатора на каминной полке, и тогда он сразу понял, что произошло и в какую ловушку он попал. Когда Альфред Гилберт вошел в комнату, Вэстерби, вероятно, как раз открывал тот самый злополучный ящик, а потом он каким-то образом убил Гилберта...