Загадка неоконченной рукописи - [36]

– Что вы чувствуете по этому поводу?

– Я схожу с ума, – срывающимся голосом проговорила Джойс. – Поэтому я и пришла. Да, мне нужны деньги, но дело не только в этом. Это дело принципа. Норман не должен был умирать. У него остались две маленькие дочери, которые нуждаются в нем. Теперь он не увидит, как они станут девушками, как выйдут замуж, как у них будут дети. А я, я же полагалась на него. Мы думали, что состаримся вместе. А теперь не можем. Кто-то должен заплатить за это.

Кэйси уже слышала все это. В Джойс опять говорил все тот же гнев. С самого начала они обсуждали, как с хорошими людьми происходят плохие вещи. Джойс не желала смириться с этим тогда и не смирилась до сих пор.

– Наши шансы на победу невелики, – продолжала Джойс. – Адвокат сказал это сразу, как только я обратилась к нему, и в конце слушаний он повторил это. Судья задает такие вопросы, которые играют на руку нашим противникам. И что же мне делать, если решение будет не в нашу пользу? Я имею в виду, я не должна буду успокоиться на этом. Мы можем подать апелляцию. Но мой адвокат откажется. Он сказал, что подчинится решению суда, и, возможно, он прав. Порой я чувствую себя настолько измученной, что мечтаю только об одном – чтобы все поскорее закончилось. А потом приходит второе дыхание, и я вновь хочу выиграть дело; я просто действую.

– А если вы выиграете, что тогда?

– Это будет значить, что мне удалось что-то доказать. Тогда я смогу оставить все это позади и жить дальше.

– А если вы проиграете? Джойс медлила с ответом.

– Не знаю. Поэтому я и нервничаю. Мы с вами говорили о гневе. Но что я буду делать с ним, если мне некого будет обвинять?

После встреч с тремя остальными клиентами Кэйси все еще продолжала раздумывать над словами Джойс. Пока Конни был жив, поддерживать свой гнев было легко; пока он жил и дышал, он мог набрать телефонный номер, послать ей сообщение или записку, даже передать что-нибудь через общих знакомых. Теперь, когда его не стало, эти пути были закрыты. А ее гнев?

Сейчас, направляясь в сад, Кэйси не могла поддерживать его в себе. Она даже специально пыталась это сделать. Она стала думать о том, чтобы переместить столик и стулья на другое место, просто чтобы сделать так, как хочется ей. Однако три шага под перголой – и она уже не могла придумать лучшего места для столика, чем то, на котором он находился.

Для любых негативных мыслей сад был черной дырой, он засасывал и растворял их в себе.

Небо затянулось облаками, воздух стал более влажным, но и без солнца место не потеряло своего очарования. Рассеянный свет делал все вокруг словно плюшевым. Деревья стали отличаться друг от друга больше цветом, чем структурой крон. Цветы стали неяркими, камни казались мягкими.

Кэйси прикрыла глаза, чтобы открыть их через несколько секунд, когда звук распахивающейся двери и шагов возвестил о появлении Мег. Она несла бутылку вина и блюдо, на котором лежали маленькие шпажки с нанизанными на них кусочками жареной говядины и овощей. Кэйси только начала размышлять над тем, с какой стороны подступиться к этому изобилию, как подоспела помощь.

– Проезжала мимо, решила на всякий случай проверить, вдруг ты здесь, – радостно объяснила Брайанна, не мешкая присоединившись к трапезе. – Я ведь могу к этому и привыкнуть.

Кэйси думала о себе то же самое.

– Ну и как это, работать на его рабочем месте? – спросила Брайанна.

Кэйси отложила в сторону пустую шпажку и, откинувшись на спинку стула со стаканом вина в руках, постаралась привести в порядок мысли.

– Очень, очень странно. Меня не оставляла мысль: «Кэйси, что ты здесь делаешь?» Он писал за этим столом. Он говорил по этому телефону. Идеи, вышедшие из этого офиса, распространились по всему миру. А теперь тут осталась только бедная старушка Кэйси.

– И что же не так со старушкой Кэйси?

– Я не могу делать то, что делал он. Я поняла это сегодня, беседуя с клиенткой. На редкость умная женщина, преуспевающий предприниматель, владелица трех дорогих ресторанов, в которых никогда нет свободных мест, при этом страдает жутким комплексом самозванки.

– А причина?

– Ее отец держал лавку. Мать была домохозяйкой. Они думали, что, поступая в кулинарную школу, она зря теряет время. Они пытались отговорить ее от покупки первого ресторана; говорили, что выше головы не прыгнешь, когда она открыла второй, а когда открыла третий – вычеркнули ее из завещаний.

– Почему?

– Они сказали, что она слишком безрассудна и они не хотят, чтобы она спустила их с трудом нажитые сбережения. И вот так она и живет, мрачнее тучи, процветая с каждым годом все больше, но все равно продолжая ощущать, что ее рестораны – это карточный домик на грани падения. Потому что так воспринимают это ее родители. И это глубоко укоренилось в ней.

– Но это совсем не твой случай. Конни никогда не говорил тебе, что ты делаешь что-то плохо.

– Словами – нет, – проговорила Кэйси, касаясь губами края стакана.

– А ты думаешь, что он оставил бы тебе этот особняк, зная, что ты будешь принимать здесь клиентов, если бы считал тебя никудышным консультантом?

Кэйси пожала плечами. Она вообще не представляла, что мог думать о ней Конни, неважно, плохое или хорошее.