— Леди и джентльмены! Приближается зимний сезон. Кто желает заказать теплую вязаную шапочку с помпончиком или шерстяные носочки с двойной пяткой, обращайтесь к непревзойденному мастеру ручной и машинной вязки Александру Нестерову! Ура, товарищи!
«Все правильно. Так тебе, дураку, и надо. И не то еще будет», — говорил я сам себе, поспешно выходя из класса и стараясь ни на кого не смотреть.
Когда закончились уроки, я шмыгнул в туалет и просидел там на подоконнике минут двадцать. Не хотел я никого видеть. Даже Серегу. Хотя и понимал прекрасно, что он-то уж ни в чем не виноват. Да и вообще никто ни в чем не виноват. Потому что я сам осел и кретин.
Выйдя на улицу, я оглядел опустевший школьный двор и сразу ее увидел. Она сидела на скамейке возле клумбы и рассеянно смотрела куда-то в пасмурное небо. Я поспешно отвернулся и быстренько зашагал в другую сторону. Но Марина все-таки меня заметила.
— Шурик, постой! — закричала она и побежала следом. — Я тебя уже целый час жду. Где ты пропадал?
Я. конечно, на ее слова — ноль внимания. Иду себе и даже насвистывать что-то пытаюсь. Хотя в голове, как на зло, ни одной мелодии. «Чижика-Пыжика», и то не могу вспомнить. Так что вместо свиста какое-то змеиное шипение получается.
— Ты что, обиделся? — спросила Марина — Ну и зря. Будто ты Стрепетова не знаешь. Это ж клоун. Ему только в цирке выступать. Да и Варвара тоже хороша! Я ей под большущим секретом про твое вязание сказала. А что толку! Болтушка ужасная.
Тут я наконец мелодию «Чижика-Пыжика» вспомнил и довольно сносно ее засвистел.
— И вообще, Шурик, чего стесняться-то? Ну, вяжешь ты, ну и что? У меня папа, например, печь любит. Так он, наоборот, на каждом углу этим хвастается. Испечет чего-нибудь и давай по телефону названивать: «Виктор Петрович. Вера Павловна, вечером жду непременно. Я таких плюшек испек, пальчики оближете!» Почему он их плюшками зовет — никак понять не могу. Обыкновенные булочки. Однажды случай был — умрешь! Напек он этих своих плюшек, а в одну старинную копейку положил. Гости пришли, а он говорит: кому, говорит, копейка попадется, тот будет ужасно счастливый. Тетя Ира, мамина подруга, первая с тарелки булочку цоп — и в рот. Откусила — и зуб сломала! Представляешь, цирк! Ну, мать потом отцу такой скандал закатила, кошмар! Чтоб ты, говорит, подавился своими плюшками, дуралей!
— А какая копейка-то была? — угрюмо спросил я.
— Я ж говорю, старинная.
— Понятно, что старинная. А какого года, не помнишь?
— Да откуда я знаю? Здоровая такая копейка, с наш полтинник, — Марина вдруг остановилась и удержала меня за локоть: — Шурик, ты, наверное, хочешь, чтоб у меня искривление позвоночника было? Посмотри, какая тяжесть. И она протянула мне свою сумку.
«Ладно, хорошо, — думал я — Как культурный человек, сумку я твою понесу. Но это абсолютно ничего не значит».
— А куда мы идем? — спросила Марина.
— Я не знаю, куда ты идешь. Я иду домой.
— Так мы ж его давно прошли дом твой! — засмеялась Марина.
— Действительно, прошли, — растерянно сказал я и огляделся.
Мы стояли возле Петровского садика, и, значит, я даже не заметил, как мы перешли мост через Фонтанку. Ветер с залива почти разогнал облака, и над стеклянным куполом Мухинского училища показалось неяркое осеннее солнце.
— Давай в садик зайдем, — сказала Марина — Посидим на лавочке, поболтаем.
Весь сад был густо усыпан облетевшими листьями. Листья лежали на еще совсем зеленых газонах, на цветочных клумбах, на одиноких пустующих скамейках.
— Хорошо-то как, — сказала Марина. — Листья падают… Шурик, ты любишь осень?
— Терпеть не могу, — сказал я.
— А вот я люблю. Между прочим, Пушкин обожал именно осень.
— Что ты говоришь?! Это ты в «Крокодиле» прочитала?
— Нет, — серьезно ответила Марина. — Это он мне сам сказал. По секрету.
— А-а, теперь понятно, почему об этом знает весь Земной шар.
— Шурик, не будь таким злопамятным, — сказала Марина. — Это тебе совсем не идет.
— А знаешь, — сказал я, — есть такая интересная народная примета: если листья на землю внешней, гладкой стороной падают, то это к очень холодной, малоснежной зиме. А если наоборот, лицом к небу, значит, зима мягкая будет, теплая.
Марина наклонилась и подняла только что упавший оранжевый лист.
— Ну вот. Ожидаются ужасные холода. Так что, Шурик, если ты мне не свяжешь большущий теплый шарф, я заболею и умру. Ты меня слышишь?
— Слышу.
— Хочешь ты, чтоб я заболела и умерла?
— Нет.
— Значит, свяжешь? А?
— Раз обещал, свяжу, — сказал я.
— Молодец, — сказала она и, нагнувшись, заглянула мне в лицо. — А теперь покажи, пожалуйста, еще раз…
— Что показать?
— Ну, как ты… — Марина улыбнулась и потрепала себя за ухо. — У тебя так здорово получается!
При этих ее словах но мне все прямо вскипело и заклокотало. Ну, думаю, сейчас я тебе скажу! Я тебе такое скажу! Я…
И тут, сам не знаю почему, и вдруг вспомнил, как тонкие Маринины пальцы коснулись вчера моего пылающего уха и как изумленно расширились ее огромные зеленые глаза. И вместо обидных, сердитых слов, вот-вот готовых сорваться с моего языка, я вздохнул и сказал:
— Ладно. Смотри.
