Загадка Кирова. Убийство, развязавшее сталинский террор - [20]
Сделать на основе всех этих сведений какие-либо выводы затруднительно. В том, что Мильда Драуле не рыдала по поводу бедственного положения своей семьи, нет ничего удивительного. Видимо, она не принадлежала к тому типу людей, которые готовы жаловаться на жизнь без веских на то оснований. Записи же в дневнике Николаева говорят о том, что финансовое положение их семьи коренным образом ухудшилось. Однако если предположить, что на самом деле он делал записи в дневнике в расчете на то, что они будут опубликованы после этого драматического убийства, то нельзя быть уверенными в их правдивости. В любом случае следует констатировать, что семейный доход сократился наполовину, что могло в определенной степени ухудшить материальное положение семьи Николаева (хотя и не так сильно, как об этом свидетельствуют записи в его дневнике).
По поводу психического состояния Николаева в предшествовавшие убийству месяцы Мильда Драуле заявила, что исключение из партии сильно повлияло на него, он выглядел подавленным. Однако Николаев не был настроен против советской системы. Скорее, его раздражало, как он считал, бездушное отношение лично к нему. Постепенно он все более и более уходил в себя, стал необщительным. Подобное состояние усугублялось стесненными финансовыми условиями жизни его семьи и чувством вины, что он не в состоянии ничего исправить[124].
Николаев рассказывал о своем бедственном положении своим знакомым. Особенно он жаловался на отсутствие работы, упоминал при этом свои болезни и нужду. Он выражал свою неприязнь к партийным организациям с их бюрократизмом, руководители которых забыли реальную жизнь и т. д.[125]
Заявления Николаева на допросах после убийства Кирова по поводу того, как он решился на преступление, довольно противоречивы. Так, во время допроса 1 декабря он заявил, что эта мысль впервые пришла ему в голову в начале ноября. Однако позднее, когда Николаев назвал своими сообщниками Котолынова и других, он уже говорил о сентябре[126]. Если судить по дневнику, то впервые он задумался об убийстве еще в августе. В его записях планы убийства постепенно становятся все более конкретными. Но до того момента, когда он понял, что готов к реализации этих планов, прошло некоторое время. Он разрывался между желанием писать письма руководителям партии и желанием отомстить одному из них.
Свое убийство он собирался совершить с помощью револьвера, который находился в его распоряжении. В то время не было ничего удивительного в том, что члены партии хранили дома оружие: после Гражданской войны у населения России на руках осталось много оружия, контроль за которым был довольно-таки слабым. По одной из мифических версий убийства Кирова, этот револьвер Николаеву якобы дал некий сотрудник НКВД. Но это в корне неверно; мы вернемся к этому утверждению в гл. 10.
В октябре 1934 г. Николаев составил «политическое завещание», которое он адресовал Политбюро. В нем он пишет, что в течение последних трех месяцев он чувствовал себя «заживо погребен (!)», что он опутан «цепью клеветы», а также что он чувствует себя «морально убитым»[127]. Письмо в адрес Политбюро было одним из многих, которые он написал в то время. Несмотря на то, что его заявление с просьбой снять выговор, объявленный ему после восстановления в партии, было в начале июля отклонено, он продолжал подавать такие же апелляции — сначала в горком, а потом и в обком Ленинградской партийной организации.
Ответы на его обращения были одинаковы: «Никаких оснований для снятия выговора нет». В июле он отправил письмо Кирову, а в августе — Сталину; в октябре он снова написал Кирову и в Политбюро. Эти письма были в основном одинаковыми. В июльском письме он писал Кирову, что занимал ответственные должности в течение многих лет и активно боролся с объединенной оппозицией. Он представлял себя как верного сына партии, который в течение уже четырех месяцев не имеет работы. Он жаловался, что у него нет средств содержать себя, но это никого не беспокоит. В своем письме Сталину и в Политбюро он сетовал по поводу плохого отношения к нему со стороны «бездушных чиновников» и «бюрократов», говорил, что является честным и принципиальным человеком, который сильно страдает от необоснованной критики в свой адрес. Он также упоминал свое плохое финансовое положение и говорил, что ему необходимо получить работу[128]. В своем письме Кирову от 30 октября он повторяет просьбу о помощи и предупреждает: «Я на все буду готов, если никто не отзовет(ся), ибо у меня нет больше сил...»
