Загадка Катилины - [61]

Я приказал рабу немного подровнять мне волосы и бороду, но не брать в руки бритву. Потом настала очередь Экона.

— У тебя есть возможность, — сказал я, — избавиться от этой бессмысленной прически и дурацкой бородки.

Экон рассмеялся.

— Бессмысленной? Дурацкой? Папа, погляди по сторонам.

Я огляделся и увидел достаточное количество молодых людей, подстриженных таким же образом и с такими же бородками, как и у моего сына и у Марка Целия, — короткие волосы по бокам и сзади, длинные сверху и бородка, обрамляющая челюсть узкой полоской.

— Ты знаешь, откуда пошла эта мода?

— Да. От Катилины. Ты сам сказал мне об этом, да и многие повторяют подобное. Катилина со своим кругом друзей и приверженцев часто задают моду.

— А знаешь, что Катилине она надоела?

— Неужели?

— И это произошло под крышей моего дома. Ночью у него была бородка, а утром — фьють, — я щелкнул пальцами, — уже нет.

— Побрился?

— Щеки гладкие, как у Метона. Не правда ли, Метон?

Метон, все еще поглаживающий свое лицо, кивнул.

— Так что видишь, — продолжил я, — что самый модный у нас теперь Метон. Может, и тебе следует побриться?

— Но все вокруг по-прежнему ходят с бородками…

— Это будет продолжаться недолго.

Экон протянул руку, и брадобрей подал ему зеркало. Он изучающе посмотрел на свое лицо, провел пальцами по узкой полоске растительности…

— Ты на самом деле считаешь, что мне следует побриться?

— Катилина побрился, — сказал я и пожал плечами, словно не имея собственного мнения.

— Менению никогда эта бородка особенно не восхищала, — сказал Экон по истечении некоторого времени, разглядывая себя в медном зеркале, которое держал раб-брадобрей. Он похлопал себя по бритому подбородку и немного нахмурился; там, где волосы росли гуще всего, брадобрею пришлось прибегнуть к помощи пинцета. Ему это, возможно, даже понравилось, ведь рабы никогда не упускают подобных случаев, чтобы немного поиздеваться над хозяевами.

— Мне казалось, что ты скажешь, будто Менении эта бородка нравилась, — решил я немного съязвить.

— Без нее она полюбит меня еще больше, я уверен.

Так и случилось. Когда мы встретили женщин в прихожей, они с Эконом обменялись такими взглядами, будто не виделись несколько месяцев, а не час. Но таковы все молодые. Что касается Метона, то Вифания взяла его за подбородок и вздохнула, словно могла различить те места, которых касалась бритва. Диана, со всей прямотой, свойственной детскому возрасту, заявила, что не видит никакой разницы. Менения снова решила отвлечь ее и сказала, что домой они поедут вместе, и на это предложение Диана сразу же согласилась. Менения уложила свои длинные волосы кольцами, скрепив их гребнями с ракушками — явно подражая Вифании, только ее гребни не таких вызывающих цветов. Я с каждым разом все более и более восхищался ее чувством умеренности.

Чистые и отдохнувшие, мы вернулись в наш дом на Эсквилинском холме и обнаружили, что приготовления уже подошли к концу. Судя по солнечным часам на Субуре, был уже полдень; скоро прибудут первые гости. Настало время Метону надеть свою тогу.

Облачаться в тогу — нелегкое занятие, даже для адвокатов и политиков вроде Цицерона, которые ходят в ней каждый день. То, что кажется простым в развернутом состоянии — широкий кусок шерстяной материи прямоугольной формы, — становится невыразимо сложным и запутанным, когда эту материю нужно обкрутить вокруг тела и сделать из нее приличную на вид тогу. Для этого нужно тренироваться чуть ли не целую жизнь. Таково, по крайней мере, мое личное впечатление. Тем не менее нужно все-таки как-то обернуть ее вокруг груди, перекинуть через плечо и свесить на руку. При этом особое внимание следует обратить на бесчисленные складки, ведь их вид имеет крайне важное значение, а иначе покажется, что гражданин вышел из дома, напялив на себя простыню, что, естественно, вызовет смех соседей.

К счастью, для всего, что требует мастерства и труда, у римлян имеются рабы, и они, конечно же, справляются с тогой лучше самих граждан. (Когда я был молодым, в Александрии ходила шутка, будто римляне именно потому начали завоевывать мир, что им потребовались рабы, чтобы помогать им одеваться.) Тот же раб, что стриг и брил Экона, также и одевал его. Здесь, как и при стрижке, раб может посмеяться над своим хозяином — сделать гак, чтобы нижняя кромка стала волочиться по земле при выходе из дома, или слабо застегнуть булавку, чтобы она расстегнулась в самый неожиданный момент. Но раб Экона прекрасно справлялся со своими обязанностями; он был не только искусным, но и терпеливым, поскольку всех нас троих одел в тоги — сначала своего хозяина, потом меня и, наконец, Метона.

Экон приобрел тогу для Метона в одной хорошей лавке близ подножия Палатина. Одеть его как следует удалось лишь со второй попытки, да и то потом пришлось повозиться со складками, но по окончании этой процедуры перед нами стоял Метон в своей первой взрослой тоге.

— Ну, как я выгляжу? — спросил он.

— Великолепно! — ответил Экон.

— Папа?

Я замялся, потому что у меня комок застрял в горле.

— Ты выглядишь… — начал я, потом остановился и кашлянул.

Как великолепно он выглядел! Он был прелестным мальчиком и станет прекрасным мужчиной, а в это мгновение он был и тем и другим. На фоне белого полотна его волосы казались очень черными, а кожа очень гладкой; белый цвет символизировал чистоту. Вместе с тем тога придала ему вид, полный достоинства и мужества. Прошлой ночью я сказал ему, чтобы он оставил позади воспоминания о прошлом, чтобы он никогда не беспокоился о своем происхождении. Теперь я и сам в это поверил.