Загадка Эдгара По - [5]

Лакей поспешно вернулся с места происшествия, протискиваясь сквозь толпу, и подошел к окну. Пассажир поднял голову.

— Лошадь упала, сэр, одна почтовая карета пострадала, а у телеги отлетело правое переднее колесо. Говорят, остается только ждать.

— Спроси-ка вон того парня, на что он так глазеет.

— Прошу прощения, сэр, — сказал я, и собственный голос показался мне тонким и гнусавым. — Я ни на что не глазею, как вы изволили выразиться, просто мне очень понравилась ваша карета. Прекрасный образец высокого мастерства!

Лакей уже навис надо мною, источая ароматы лука и темного пива.

— Тогда проваливай, — он толкнул меня плечом и понизил голос: — Полюбовался, и хватит!

Я не двигался.

Кучер замахнулся кнутом.

Тем временем мужчина в карете посмотрел прямо на меня. На его лице не читалось ни злости, ни интереса. В воздухе витала некая безликая угроза, — даже здесь, среди бела дня, посреди многолюдной улицы в воздухе запахло чем-то опасным.

Я изобразил поклон и ретировался. Тогда я не понял, чем явилась для меня та встреча. Дурным предзнаменованием.

4

Сток-Ньюингтон оказался чудесным местечком, несмотря на близость к Лондону. Я с восторгом вспоминаю деревья и грачей. Самому младшему из учеников было четыре, а самому старшему — девятнадцать. Это был уже почти взрослый юноша, щеголявший кустистыми бакенбардами, — ходили слухи, что он обрюхатил дочку булочника. Сыновья более честолюбивых и богатых родителей готовились здесь к поступлению в элитные частные школы, но большинство мальчиков получали в заведении мистера Брэнсби необходимые знания.

— У нас дети не просто учатся, родители вверяют нам обеспечить их отпрысков питанием и проживанием, — поведал мне мистер Брэнсби. — Правильное питание и удобная постель очень важны для мальчика в период обучения. Более того, если ребенок живет среди детей приличных родителей, то перенимает у них привычки и манеры. Мы придерживаемся строгого режима. Это гарантия того, что наши ученики и в будущем будут вести умеренный образ жизни.

Режим не затрагивал самого мистера Брэнсби и его домашних, живших отдельно и вне сомнения безо всякого режима демонстрировавших достаточную умеренность. Предполагалось, что я буду спать на половине мальчиков, как и единственный из моих коллег, живший в самой школе, — старший преподаватель мистер Дэнси.

— Мистер Дэнси работает у нас уже много лет, — сообщил Брэнсби, представляя нас друг другу. — Вот увидите, он — выдающийся ученый.

Эдварду Дэнси было, скорее всего, лет сорок-сорок пять. Худощавый, одетый в черный костюм, настолько старый, что ткань выцвела и кое-где отливала зеленым и серым. Дэнси носил маленький пыльный паричок, обычно криво надетый, и немного косил одним глазом, хотя почему-то казалось, что у него сильнейшее косоглазие. Дэнси всегда отличался отличным воспитанием. Он обладал манерами джентльмена, несмотря на потрепанную одежду, и нужно отдать ему должное, не любопытствовал относительно моего прошлого.

Когда я узнал Дэнси получше, то обнаружил, что он имеет обыкновение смотреть на мир с высоко поднятой головой, при этом его губы искривлялись — один уголок полз вверх, а второй стекал вниз, отчего казалось, что одна половина лица улыбается, а вторая хмурится, и не возможно было понять, что же эта полуулыбка-полуухмылка значит на самом деле. Косоглазие лишь усиливало ощущение двойственности. Мальчики называли его Янусом, возможно потому, что верили — настроение Дэнси меняется в зависимости от того, с какой стороны на него смотреть. И если Брэнсби, державшего в каждой комнате розгу, чтобы выпороть провинившегося без промедления, ученики просто боялись, то Дэнси внушал им ужас.

Во второй четверг моего пребывания в школе слуга мистера Брэнсби неслышным шагом вошел в классную комнату в тот момент, когда мальчики потоком хлынули в открытые двери, чтобы насладиться двумя часами свободного времени до обеда, и попросил меня зайти к хозяину.

Я тут же испугался, что чем-то вызвал неудовольствие мистера Брэнсби. Я вошел в двери, отделявшие жилище мистера Брэнсби от остального дома, и мне показалось, что я очутился в другой стране. Воздух на его половине пах воском и цветами, на стенах сверкали новые обои, деревянные панели были только что выкрашены. Здесь царила такая тишина, что слышно было, как тикают часы, — действительно небывалая роскошь в доме, полном мальчишек. Я постучал, и Брэнсби велел мне войти. Он смотрел в окно, постукивая пальцами по кожаной крышке стола.

— Сядьте, Шилд. Боюсь, у меня плохие новости.

— Что-то с тетей?

Брэнсби мотнул своей крупной головой.

— Мне искренне жаль. Она была прекраснейшей женщиной.

Я не мог ни о чем думать, в голове — пустота, туман.

— Миссис Рейнолдс велела своей домовладелице написать мне, когда ее не станет. Она умерла вчера во второй половине дня. — Брэнсби откашлялся. — По-видимому, конец наступил внезапно, иначе они послали бы за вами. Вот письмо, миссис Рейнолдс распорядилась отдать его вам после ее кончины.

Печать была нетронута. На воске отпечаток чего-то похожего на ручку чайной ложки. Мне казалось, я даже вижу рисунок рифления. Наверное, тетушка воспользовалась маленькой серебряной ложечкой, которая хранилась в чайнице вместе с чаем. А сам воск полосатый, смесь ржаво-оранжевого и темно-синего. Тетушка экономила на всем, она растапливала печати с присланных писем и использовала воск по второму разу, чтобы запечатывать свои.