Загадка «Четырех Прудов» - [28]

– Арестовать меня, за что? – спросил он, усмехнувшись.

– За убийство твоего отца.

Чтобы не упасть, Рэднор оперся рукой о стену, и при свете лампы было видно, как побелели его губы. При взгляде на его лицо я мог бы поклясться, что он не притворяется, и что новость для него была столь же шокирующей, сколь и для меня.

– Мой отец убит! – выдохнул он. – Что ты имеешь в виду?

– Его труп был обнаружен в пещере, и косвенные улики указывают на тебя.

Похоже, он был слишком потрясен, чтобы осознать эти слова, и Мэттисон произнес их дважды, прежде чем он понял.

– Ты хочешь сказать, что он мертв? – повторил Рэд. – А мы поссорились с ним вчера вечером и не помирились… а теперь уже слишком поздно.

– Должен предупредить тебя, – ответил шериф, – что все сказанное тобой может быть использовано против тебя.

– Я не виновен, – резко произнес Рэднор и без дальнейших слов приготовился идти. Мэттисон вытащил из кармана наручники, Рэднор посмотрел на них и залился краской.

– Не бойся. Я не собираюсь бежать, – сказал он. Пробормотав извинение, Мэттисон опустил их обратно в карман.

В сопровождении человека я вышел на конюшню и помог оседлать Дженни Лу. Меня все время не покидало ощущение, что я держу веревку, на которой его повесят. Когда мы вернулись, они с шерифом ожидали, стоя на открытой галерее. Рэд казался более невозмутимым, нежели все остальные, однако, пожимая ему руку, я заметил, что она была холодной, как лед.

– Я обо всем позабочусь, – сказал я, – и не волнуйся, мой мальчик. Мы вызволим тебя.

– «Не волнуйся!», – усмехнулся он, прыгая в седло. – Я не о себе беспокоюсь, ибо я не виновен. – Неожиданно он наклонился и изучающе всмотрелся в мое лицо, попавшее в полосу света из открытой двери. – Ты мне веришь? – спросил он быстро.

– Да, – воскликнул я, – верю! И более того, я докажу, что ты не виновен.

Глава XII Я даю обещание Полли

Ближайшие несколько дней были для меня кошмаром. Даже теперь я не в силах без содрогания думать о том ужасном времени напряженного ожидания и сомнений. После предварительного расследования коронер немедленно взялся за дело, и любая всплывшая улика, казалось, только подкрепляла доказательства против Рэднора.

Удивительно, с какой охотой общественное мнение бьет лежачего. Никто, похоже, не сомневался в виновности Рэда, неприязнь к нему разгоралась. Полковник Гейлорд был популярной личностью среди местного населения и, несмотря на свою вспыльчивость и довольно властное поведение, являлся общим любимцем. При известии о его смерти долину захлестнула волна ужаса и возмущения. От деревенских хулиганов я нередко слышал намеки на самосуд, и даже среди более консервативных слоев общее мнение сводилось к тому, что законная смертная казнь через повешение была бы слишком благородным концом для того, кто совершил столь бесчеловечное преступление.

Я никогда не понимал этого поспешного всеобщего верования в вину парня, но всегда подозревал, что шериф сделал не все, что было в его силах, дабы утихомирить враждебность. Тем не менее именно прошлое в большей степени вновь заявляло о себе. Хотя биография Рэднора была не настолько черной, как ее приукрашивали, она все-таки была и не такой белой, какой ей бы следовало быть. Люди качали головами, повторяли истории о том, каким дикарем он был в детстве и что они всегда предвидели конец подобный этому. Слухи о его ссорах с отцом рассказывались и пересказывались до тех пор, пока не были преувеличены до неузнаваемости. Вновь припомнили давнишние сплетни про Джеффа, и общее мнение свелось к тому, что братья Гейлорд – законченные выродки. Близкие друзья Рэда стойко поддерживали его, но они составляли постыдно ничтожное меньшинство по сравнению с жадной до сенсаций общественностью.

Я навестил Рэднора в Кеннисбергской тюрьме в то утро, когда хоронили дядю, и увидел, что он почти пал духом. У него было время подумать о прошлом, и, если учесть, что его отец лежал в «Четырех Прудах» мертвым, размышления его были не из приятных. Теперь, когда было слишком поздно, его, судя по всему, снедало раскаяние из-за своего поведения со стариком, и он постоянно раздумывал о том, что в тот вечер накануне убийства не захотел положить конец их ссоре. В этом состоянии раскаяния он безжалостно обвинял себя в вещах, которых, как я уверен, никогда не совершал. Я знал, что тюремный надзиратель подслушивает снаружи каждое слово, и стал невыразимо нервничать, боясь, как бы он не сказал чего-то, что могло быть представлено как обвинительное признание. Казалось, он нисколько не сознавал опасность своего положения, он был всецело охвачен ужасом из-за смерти отца. Однако, когда я уходил, он вдруг сжал мне руку, со слезами на глазах.

– Скажи, Арнольд, люди действительно считают меня виновным?

Я знал, что под словом «люди» он подразумевает Полли Мэзерс, но со дня трагедии у меня не было возможности поговорить с ней наедине.

– Я не разговаривал ни с кем, кроме шерифа, – ответил я.

– Мэттисон был бы рад это доказать, – горько произнес Рэднор, повернулся спиной и уставился в окно, забранное железной решеткой, а я вышел и тюремщик закрыл дверь и запер ее.