Загадка «Четырех Прудов» - [23]

Наблюдая за ней, я вдруг подумал о том, как она похожа на ту другую девушку, жившую восемнадцать лет назад. В глазах Полли плясал тот же страстный восторг жизни, что оживлял лицо на портрете над каминной полкой, во втором этаже. Какое-то мгновение сходство было поразительным; очевидно, та же мысль осенила и полковника Гейлорда. Старик смотрел на нее с задумчивой печалью, и мне хотелось бы считать, что он думал о Нэнни.

Тем же вечером меня и Рэднора пригласили на бал в соседнее поместье, но когда пришло время идти, я отпросился под предлогом того, что должен отдохнуть перед завтрашней утренней поездкой. Но истинная причина, я полагаю, заключалась в том, что я тоже испытывал легкий приступ «болезни», затронувшей Рэднора; и, поскольку у меня не было шансов победить ее, то разумнее всего было держаться подальше от смеха Полли. Как бы то ни было, я улегся в постель и уснул, а Рэд пошел на вечеринку, и я так и не узнал, что в точности произошло той ночью.

На следующее утро я проснулся рано. Спустившись вниз, я увидел, что Соломон ползает на четвереньках на полу в гостиной и собирает осколки французских часов, стоявших прежде на каминной полке.

– Как так вышло, что часы разбились? – спросил я немного резко, полагая, что уличил его в пагубной неосторожности.

– Не знаю, сэр, – отвечал Соломон, выпрямляясь на коленях и скорбно глядя на меня. – Я думаю, старый хозяин опять лупил молодого хозяина.

Я вышел в дверь, грустно раздумывая о том, пил ли Рэднор, и терзаясь, что я не пошел на вечеринку и не помешал ему разбавлять напитки. Во время завтрака было очевидно, что между ним и его отцом произошло нечто серьезное. Полковник казался непривычно мрачным, а Рэд, сердито бросив «доброе утро», сидел, уставившись в свою тарелку, и упрямо молчал. Пока мы ели, они с отцом едва ли обменялись хоть одним взглядом. Я пытался разговаривать так, словно ничего не заметил, и в ходе несколько однобокой беседы случайно упомянул о предложенной поездке в Люрэй. Рэд отвечал, что он бывал в пещере множество раз и ехать не желает. Это меня озадачило, ибо я знал, что пещера была не главной приманкой, однако я благоразумно сменил тему и вскоре мы встали из-за стола.

Покидая комнату, я увидел, как полковник подошел к Рэднору и положил ему руку на плечо.

– Ты передумаешь и поедешь, мой мальчик, – сказал он.

Но Рэд грубо стряхнул его руку и отвернулся. Направляясь на конюшню, чтобы распорядиться насчет лошадей, я был далеко не в должном настроении для веселья. Как бы ни был виноват полковник в их ссоре, произошедшей накануне ночью, – и французские часы поведали свою собственную историю, – все же я не мог не думать, что Рэд мог бы относиться к нему более снисходительно. Сцена в столовой, свидетелем которой я стал, опечалила меня. Полковник был гордым человеком, извинения ему давались трудно, – его сын мог, по крайней мере, пойти ему на уступки.

Когда несколько минут спустя я поднимался наверх в свою комнату, я мельком увидел в открытую дверь, что кто-то стоит перед каминной полкой. Думая, что это Рэднор, который ждет, чтобы посоветоваться со мной, я бросился вперед и оказался у порога прежде, чем осознал, что это полковник. Он стоял скрестив руки перед портретом, а его глаза, сверкавшие из-под нависших бровей, жадно пожирали каждую его черточку. На его лице застыло суровое выражение то ли печали, то ли одиночества, то ли раскаяния, – я не знаю; а знаю я наверняка то, что это было самое грустное выражение, какое мне когда-либо приходилось видеть на лице человека. Это было так, словно озаренный одним мгновением он заглянул в собственную душу и увидел людей, которых он любил больше всего на свете, доведенных своей неуправляемой гордыней и вспышками гнева до гибели.

Он был так поглощен своими мыслями, что не слышал моих шагов. Повернувшись, я незаметно скрылся, вдруг подумав, что это старый, сломленный, немощный человек, чья жизнь, имевшая как доброе, так и дурное влияние, уже подходит к концу. Он был не в силах изменить свой характер, независимо от того, насколько сильно он сознавал собственные недостатки. Своеволие бедной малышки Нэнни было наконец прощено, но прощение это опоздало на целых пятнадцать лет. Почему сей миг озарения не пришел к полковнику Гейлорду раньше, тогда, когда его можно было спасти от ошибок?

Я снова вышел из дому, одолеваемый весьма мучительными раздумьями по поводу крайностей человеческого существования. Яркое весеннее утро, обещавшее юность и веселье, казалось, звучало резким диссонансом. Красота, сказал я себе пессимистично, – не более чем поверхность, под которой скрывается жестокий мир. На моих глазах ликующая малиновка на садовой дорожке выковыривала из земли несчастного скрюченного червяка, а немного дальше, под цветущей яблоней, кошка из кухни поедала на завтрак птенца той самой малиновки. Двойное зрелище поразило меня своим жизненным символизмом. Я стал подыскивать в его поддержку какую-нибудь философскую истину, как вдруг окрик Рэднора прервал мою задумчивость.

Обернувшись, я увидел, что у ступенек открытой галереи ожидают три лошади. Рэд все-таки решил ехать. Они с отцом явно заключили некое перемирие, и вскоре я заметил, что это всего лишь перемирие. Оба избегали смотреть друг другу в глаза, и пока мы ехали, они разговаривали со мной, а не друг с другом.