Загадка «Акулы» - [40]
И если какие-нибудь путники, заблудившись, приближались к кольцам на расстояние в пять полетов стрелы из лука, они погибали от неизвестной болезни…»
Михаилу Григорьевичу удалось в рукописях одного древнего историка найти подтверждение легенды. Историк упоминал о звезде, упавшей на землю, об урагане и гибели кочевого племени.
Тогда у археолога появилась смутная догадка: возможно, в пустыне когда-то приземлился космический корабль. Разумные существа с него в знак своего пребывания на Земле оставили статуи,
Эта гипотеза объясняла странный вид статуй, загадочное вещество, из которого они сделаны, и многое другое. Ho были в ней и уязвимые места.
Самым непонятным было то, что никто никогда не рассказывал о таинственных существах, пришедших из пустыни. А ведь космонавты, наверное, заинтересовались бы жителями вновь открытой планеты и постарались бы вступить с ними в переговоры.
Михаилу Григорьевичу не терпелось проверить свою гипотезу.
Наконец с одного самолета, пролетавшего над пустыней, заметили статуи. Тотчас же новая экспедиция выступила в путь.
…Он стоит перед статуями — возмужавший, строгий, научившийся одерживать свои чувства и порывы, думает:
«Сколько я пережил за это время? Поиоки, волнения, рождение сына. Фронт, огонь и смерть, встречи с разными людьми… Одни становились из чужих родными, другие уходили из жизни. Там, на фронте, кадровикам засчитывался год за четыре года армейской службы, но на самом деле год стоил десяти, двадцати лет, целой жизни. Мы узнали настоящую цену многим вещам, мы яснее поняли, что такое счастье, жизнь, верность, глоток воды…»
Потом он подумал о сыне и ласково улыбнулся.
Он вспомнил, как в развалинах древнего города, обнаруженного здесь, в пустыне, он нашел гипсовую женскую голову. Теперь она выставлена в Эрмитаже, и каждыи, кто посмотрит на нее, видит, каким прекрасным может быть лицо простой женщины, когда она любит.
«Это все, что осталось от жизни и труда неизвестного скульптора, — думает Михаил Григорьевич. — Но разве этого мало, если люди становятся выше и чище, посмотрев на его творение?»
Что же останется от него самого? Исследования, очерки, находки… В них запечатлен кусочек истории, иногда кровавой и жестокой, иногда неразумной и подлой, иногда величественной и светлой, всегда указывающей путь в будущее. И еще останется сын, и сын его сына, и правнуки, и их дела…
А от Светланы? Она всегда была скромным помощником. Но разве смог бы он так провести экспедицию на Памире, если бы она не была с ним рядом? И разве на первой странице его книги о древнем городе не стоит посвящение «Любимой Светлане»? И разве те, кто прочтут посвящение, не поймут, кем была для него эта женщина?
Край солнца еще виднелся над горизонтом. Казалось, что там плавится песок и течет огненной массой. Подул ветер, и пустыня зашелестела. Только статуи стояли неподвижно, более безжизненные, чем пустыня.
Михаил Григорьевич опять подумал, что так же неподвижны они были все эти пять лет и ветер кидался на них со всех сторон, злясь на эту искусственную преграду. Время текло мимо них, как песок унося человеческие радости и страдания… И все же Михаилу Григорьевичу казалось, что здесь произошла изменения. Он не мог увидеть их, и поэтому злился и тревожился. Он вынул из кармана бумажник, раскрыл его. Достал фотокарточку. Вот он, Миша, вот Света, напротив — статуи…
Но что же это такое? Не может быть! Не может…
Михаил Григорьевич переводил взгляд с фотокарточки на статуи и опять на фотокарточку. Аппарат не мог ошибиться. Может быть, ошибаются сейчас его глaза? Он подошел ближе, отступил. Нет, и глаза не ошибаются.
На фотокарточке женская статуя стоит прямо, опустив руки, а сейчас она изменила положение: слегка согнуты ноги в оленях, левая рука протянута к ноге — к тому месту, где отбит кусок. А статуя мужчины, стоявшая вполоборота к ней, сделала шаг вперед, как бы защищая женщину. Правая рука вытянута и сжимает какой-то предмет.
«Что все это означает?»
Михаил Григорьевич ничего больше не чувствовал, не мог думать ни о чем, кроме статуй. Его глаза сверкали, сквозь коричневый загар проступил слабый румянец. Теперь он казался намного моложе своих лет. Он вспомнил слова Светланы: «Никак не могу отделаться от впечатления, что они живые»…
Ритм его мыслей нарушился, а памяти вспыхнули обрывки сведений: слон живет десятки лет, а некоторые виды насекомых — несколько часов. Но если подсчитать движения, которые сделает за свою жизнь какой-то слон и какое-то насекомое, то может оказаться, что их количество приблизительно равно.
Обмен веществ и жизнь не развиваются в определенных отрезках времени: у различных видов эти отрезки различны, причем различие колеблется в очень широких пределах. Так, все развитие крупки заканчивается в пять-шесть недель, а у секвойи тянется несколько тысяч лет…
Все яснее и яснее, ближе и ближе вырисовывалась главная мысль. Даже у земных существ отрезки времени, за которые протекают основные процессы жизни, настолько различны, что один отрезок относится к другому, как день к десятилетию или столетию.
Мышь полностью переваривает пищу за час-полтора, а змея — за несколько недель.
