Забытый вальс - [53]

– Слушай, Володь, на даче у тебя с недельку пожить можно?

– Не вопрос, но тебе здорово повезло, я через пару часов в Алушту уезжаю, мог и не застать. А ты что с Людкой закрутил?

Николай поморщился, ему сейчас меньше всего хотелось обсуждать с приятелем свои личные дела,

– Без комментариев. На самом деле мне кое с чем разобраться надо, в сельской так сказать тишине.

– Ну, давай, разбирайся. Ко мне домой можешь не заезжать, ключ у соседки возьмешь, у Агриппины Прокопьевны, в зеленом доме с черепичной крышей, тетка такая молодящаяся. Я ей позвоню сейчас, у нее телефон есть. Пока! Приеду, увидимся.

Николай закупил недельный запас продовольствия, по Алтуфьевке выехал на кольцевую, оттуда перешел на Белорусское и через час уже въезжал в дачный поселок.

Агриппина Прокопьевна оказалась дома. Это была дама неопределенного возраста, из тех, для кого возрастное летоисчисление заканчивается после сорока. Она усиленно кокетничала с Николаем, томным голосом попросила называть ее – Агри, приглашала его попить чайку, жалуясь на одиночество и, как она выразилась, «нищету провинциальной духовной жизни». Николай пообещал зайти как-нибудь, но только непременно с женой, после чего соседка заметно подувяла, но опять расцвела, бросив взгляд на загорелые руки Николая и не обнаружив ни самого обручального кольца, ни даже белой полоски от него. На прощанье она назвала Николая шалунишкой и пообещала сама навестить его, если он не зайдет к ней попить чайку с ее дивным крыжовенным вареньем «по-монастырски».

Отбившись от поползновений Агриппины Прокопьевны, Николай открыл ворота Володькиной дачи, въехал во двор и поставил машину в просторный кирпичный гараж.

Выйдя из гаража, он остановился и в первый раз за последние три часа опять почувствовал успокоение в душе и услышал тишину. На самом деле тишина полна звуков. Особенно ярко он это понял на космодроме, когда, находясь недалеко от старта при запуске очередного «изделия», услышал, как все звуки вокруг моментально потонули в какафоническом жутком реве, вызывавшем из глубин сознания воспоминания о каких-то первобытных катаклизмах. Когда за низкими серыми облаками исчезло, наконец, яркое пятно света с трепещущими краями от двигателей ракеты, ему показалось, что он оглох. Мозг переключил порог восприятия звуков, защищая слух от запредельной перегрузки. Такого ощущения он больше не испытывал никогда. Сначала вернулись внутренние звуки, он услышал пульсирующий шум в ушах и, кажется даже биение сердца. Один из его сослуживцев обратился к нему, но Николай в первый момент видел только движения губ говорящего и ничего не слышал, и только к концу фразы до него откуда-то издалека дошел знакомый голос.

После этого он стал при каждой возможности прислушиваться к тишине. В городе она была своя, механическая, неживая и представляла ровный безликий шумовой фон, состоящий в основном из звуков, издаваемых машинами, движущимися по соседним улицам. То же самое и в офисе, – постоянно шелестели вентиляторы системных блоков компьютеров, чуть слышно гудели люминесцентные лампы, ровно шумел кондиционер. Это трудно было назвать настоящей тишиной, она постоянно давила. Другое дело на природе. Там тишина тоже была полна звуков, но они были живые, под них хорошо отдыхалось и думалось. Николай в последнее время за работой одевал наушники и включал кассету с записями звуков леса или шума прибоя.

Вот и сейчас он стоял и слушал, как поют птицы, стрекочут кузнечики и тихо-тихо шелестят перебираемые легким ветерком листья берез. Дача была старая, ее построил еще до революции Володькин прадед. Рубленый двухэтажный дом с большой застекленной террасой был как бы прикрыт тремя огромными старыми березами. Дальше за домом находился сад с яблонями и вишнями. Отец Володьки работал в торгпредстве России в Берлине, никто за дачей особенно не присматривал, все зарастало травой, но в этом-то и была прелесть этого места.

Тут идиллию прервал характерный шелестящий шум, внезапно накативший и быстро исчезнувший. Чуть в стороне от поселка низко прошла пара реактивных истребителей, в округе находился военный аэродром. Правда, в последнее время к радости дачников, летать они стали очень редко, сказывалась всеобщая нехватка у государства всего, в том числе и топлива для вооруженных сил.

Николай вытащил из машины сумки с вещами и припасами и пошел в дом. Быстро загрузив съестное в холодильник, он положил пару бутылок пива и воблу в полиэтиленовый пакет, выкатил из сарая горный велосипед, нездешнюю новинку, которую Володьке весной привез из Германии отец. Надо было съездить и предупредить Люду о том, что он здесь.

До детского садика, находящегося в сосновом лесу на окраине поселка, он доехал минут за десять. Велосипед привлекал всеобщее внимание лиц мужского пола, а какой-то встречный парнишка, тоже на велосипеде, развернулся и минут пять ехал рядом с Николаем, расспрашивая о технических возможностях чуда немецкой техники.

У закрытых ворот лагеря Николай спешился, прислонил велосипед к росшей рядом березке и пристегнул его цифровым замком с длинным тросиком вместо обычной дужки. На калитке рядом с воротами красовался плакатик «В садике карантин по свинке. Посещения родителей отменяются на две недели». За калиткой слышались громкие голоса. Николай толкнул металлическую дверцу, вошел и сразу же наткнулся на загораживающие дальнейший путь спины двух возбужденных женщин, пытающихся спорить с представительницей местной власти, облеченной в белый халат с красной повязкой, на которой было написано «дежурный медик». Рядом с дежурным медиком, видимо в качестве подкрепления, находился небритый похмельного вида мужичок средних лет с тоской во взоре. Видно было, что ему глубоко безразличны проблемы медицины и детства, и, будь его воля, он распахнул бы двери карантинного узилища настежь и дал бы воссоединиться истомившимся без детей мамашам с чадами, лишенными любви, ласки и домашней снеди. Откуда-то издалека доносился непрерывный щебет детских голосов. Дети, видимо, и не подозревали о драме, которая разыгрывалась на вахте.