Забытый фашизм: Ионеско, Элиаде, Чоран - [51]
Постепенно, вспоминает Бачу, вокруг Чорана образовался кружок приверженцев, собиравшихся вокруг него на переменах. Первый скандал разразился после публикации эссе «Слезы и святые». У автора было очень мало экземпляров книги, и он не знал, кому в лицее он должен был ее подарить в первую очередь. В конце концов он подарил один из экземпляров привратнику, знаменитому г-ну Иону, со следующим посвящением: «Неня Иону со всем моим почтением». В результате все преподаватели тут же почувствовали себя оскорбленными. Среди молодежи относиться к числу учеников Чорана считалось очень почетно — как быть награжденным орденом. Хуже оказалось со сдачей выпускного экзамена. Когда автору цитируемых воспоминаний был задан вопрос, знает ли он, что такое этика, тот ответил: «По мнению нашего преподавателя философии, этики не существует!» — за что и получил 5 баллов из 20 возможных.
Два года, последовавших за возвращением Чорана из Германии, стали периодом наивысшей популярности Легионерского движения. В это время действительно этика Чорана основывалась на четырех основных принципах: покончить с демократией, установить в Румынии тоталитарный режим, пробудить политическое сознание молодежи и убедить ее, что единственный путь к спасению — жертва, «иррациональное самозабвение ради нации» и «мистическая групповая солидарность»[283]. В начале 1936 учебного года профессор Чоран проповедовал также культ отказа от культуры. Он провозглашал: библиотеки более не способны спасти молодое поколение. И восхвалял с энтузиазмом «революционную душу студенческой молодежи», намекая тем самым на многочисленных студентов, вступивших в Железную гвардию. «Наши студенты не слишком начитанны», — отмечал он, да это было и неважно. «Боевитая студенческая молодежь, движимая организованной волей к захвату власти, стоит гораздо больше, чем прилежные студиозусы, глухие к призыву истории»[284].
Таково, следовательно, решение, которое предлагает обогащенный немецким опытом мыслитель по возвращении в страну в целой серии статей (их не менее дюжины), опубликованных в крайне антисемитской газете «Vremea», преданной Железной гвардии. Время неуверенных высказываний, неясных лозунгов явно миновало: «Желать сохранить нашу жизнь в ее сегодняшнем виде — такую жизнь, где мы не живем, а ведем растительное существование, — означает лишить наш народ права выполнить свою историческую миссию»[285]. Для излечения от балканской болезни необходимо всего лишь «упростить сложный политический аппарат и уничтожить все, что мешает Румынии стать сильной»[286].
Каковы же были в то время реальные отношения, связывавшие философа с Железной гвардией? Такой вопрос задавал Чорану Франсуа Бонди в 1972 г. Чоран, верный своей обычной стратегии, разумеется, отрицал, что когда-либо разделял идеологию Железной гвардии. Это полностью противоречило фактам, но его собеседник не мог ничего проверить. Весьма показательной, однако, выглядела попытка Чорана представить Железную гвардию своеобразной «сектой» (хитрость, позаимствованная им у Элиаде). Причем сектой сумасшедших, которая — странный аргумент! — сплошь состояла из лиц, вообще не относившихся к румынскому этносу. Так, отвечая на вопрос, «сочувствовал» ли он Железной гвардии, Чоран с самого начала фактически уклонился от ответа: «Железная гвардия, в которой я никогда не состоял...» Далее он подчеркнул, что эта организация представляла собой «очень странное явление». Однако читателям следовало успокоиться: «Ее вождь Кодряну на самом деле был славянин, напоминавший скорее генерала украинской армии. Коммандос вербовались преимущественно из числа македонских эмигрантов; вообще, гвардия состояла главным образом из представителей народов, окружавших Румынию». Весьма смелое заявление, если учитывать, что речь шла об организации, отличавшейся именно крайней ксенофобией, программа которой настаивала на изгнании с территории страны «инородцев» (лиц, этнически не являвшихся румынами). Далее, по-видимому посчитав, что недостаточно свалил вину на чужаков, и вдохновленный отсутствием возражений со стороны собеседника, Чоран решил прибегнуть к органической метафоре из области социальной патологии: «Как о раке говорят, что это не болезнь, а совокупность болезней, так и Железная гвардия представляла собой совокупность движений. Это была скорее секта сумасшедших, чем партия. Там больше говорилось об обаянии смерти, чем о национальном возрождении»[287].
С точки зрения правдивости биографии из всего этого удивительного пассажа достоин упоминания один — один-единственный факт. На сегодняшний день действительно не существует никаких доказательств того, что Чоран формально «состоял» в Железной гвардии. Он в самом деле не носил зеленую рубаху и не проходил вступительных испытаний, которым подвергались полноправные члены «студенческих гнезд». Пока доказательств противного не найдено, можно утверждать, что организация так и не смогла официально включить его в число своих кадровых членов или признанных идеологов. Тем не менее с конца 1933 г. он открыто занял пролегионерскую позицию и придерживался ее еще осенью 1940 г., когда публично воздавал почести Капитану и воспевал его способность «придать румыну лицо»
