Забытое убийство - [7]

Однако, едва коснувшись груди, тонкое лезвие изогнулось, словно было всего лишь картонным и только раскрашенным в серебристый цвет. Весик надавил сильнее, но Валера в ответ укоризненно покачал головой. Он остался невредимым и наконец исчез вместе с Московским проспектом, тополями и трамваями.

Винсент Григорьевич, растерянно щурясь, оглядывал кухню, в которой бодренько дребезжал на газу зеркальный чайник, уже почти опустевший. В руке был зажат ножик для очистки яблок от кожуры. Его передернуло, и он с ужасом вгляделся в лезвие, но не обнаружил никаких следов крови.

Как же он сглупил! Дал волю ничтожным эмоциям! Делать этого было никак нельзя. Во-первых, Валера и так скоро умрет от воспаления легких, что же его лишний раз обижать! Во-вторых, не это ли искомое убийство, пусть отчаянное, жалкое и сумасшедшее?

Было четыре утра. Он позвонил доктору. Тот не выказал ни малейшего удивления и живо включился.

— Вы знаете, Винсент... — впервые он обратился к пациенту по имени. — Не стоит так взволнованно дышать. Простите меня, но мотив слабоват! Обида, конечно, саднит, она может копиться, но мне трудно представить, чтобы вы, с вашей деликатностью, прирезали приятеля только за то, что он обозначил вас крепким словом. Хотя такие случаи бывали, не спорю... Вот случай из моей практики: мать бранила семнадцатилетнего сына за... ну, мало ли за что можно побранить юношу в такие годы. Он вспыхнул, сердито ответил, она слегла в инфаркте и протянула потом всего шесть месяцев! Даже в университет не успела его, беднягу, пристроить! Он, конечно, понимал, что его слова были спровоцированы, но чувство вины не давало ему даже дышать. Три года я его лечил, прежде чем, слава Богу, он захотел жить снова! В общем, мое мнение таково: вы можете, конечно, проверить еще раз, но след вы взяли неверный. Впрочем, погодите. Ведь у вашего приятеля все кончилось пневмонией? Это-то вообще, кажется, ненасильственно! Какой там серебряный кинжал? Какой там яд в чашке? Пневмония — это ваше совершенно очевидное алиби, голубчик. Настоятельно советую поискать в другом направлении. Счастливо!

4

Позвонил Жора, человек-огонь.

— Давно не виделись, лет десять, а? Новогодний шашлык помнишь? Я приехал из Томска! Томск знаешь, Веся?

— Жора, дорогой, — только и произносил Винсент Григорьевич, не зная, что говорить, но будучи рад.

— Я писал тебе письмо! Ты молчишь, да? Веся, вах, почему ты всегда молчишь? Почему не дружишь с друзьями? Ты помнишь, что завтра будет десять лет, как Валеры нет? Я приехал, позвал Сережу, Костика — надо встретиться, а? Но я могу только в пятницу или в субботу.

Что тут было говорить? Действительно, много лет назад от Жоры приходила открытка с изображением старинной сибирской тюрьмы, памятника деревянного зодчества. Наверно, где-то неподалеку от нее мог бы сидеть Жора, за то что побил двух молодых людей, самонадеянно сказавших что-то небрежное о его очаровательной белокурой супруге Ирине. Он мог бы и убить их, но только сломал одному руку, а другому — ногу. Решительное вмешательство Валеры спасло Жору, одного из лучших Валериных сотрудников. В открытке говорилось о том, как захватывающе работать в Валериной лаборатории, содержалась интригующая приписочка самой Ирины, которая посылала Винсенту Григорьевичу сердечный привет.

Однако открытка была либо подхвачена каким-нибудь гостем, тайным филокартистом, либо скользнула в одну из многочисленных щелей: под шкаф, за кровать. Множество тонких, спрятанных между вещами пространств подстерегают человека в собственной квартире. Либо же открытка была грубо согнута пополам женой Винсента Григорьевича и канула в мусорное ведро, обнажив на линии сгиба из-под цветного глянца рваную картонную плоть. Такие открытки редко доживали до старческой желтизны.

— Жора, дорогой, — осторожно отвечал Винсент Григорьевич. — Видишь ли, я сейчас болен, у меня сильное нервное истощение... Мне рекомендовали покой, никаких эмоциональных вспышек.

— Веся! — закричал Жора. — Приезжай в Томск, я тебя у знакомого пасечника поселю, да? Пчелами любое истощение насыщается! Мед, прополис, красота народной медицины. В общем, встречаться надо — хоть умри, а встречаться. Хочешь, мы все к тебе приедем с ребятами?

— Жора, ты, может быть, не понял, — терпеливо продолжал наш герой, а голос его сам собой повышался и повышался: — Я не могу!

— Понял, Веся, только без обид. Не забывай: я тоже обидчивый. Но все же подумай! Это для твоей же пользы, дорогой. И вот еще что! Я был у Валентины Гавриловны три дня назад.

Валентина Гавриловна — мама Валеры.

— Она тобой очень интересовалась. Говорит, что немного приболела, так что всей оравой к ней мы не пойдем. Навестим поодиночке. По-моему, она особенно хочет, чтобы ты зашел к ней. Не навещает, говорит, меня Весик, потому что боится! Я посмеялся: чего ему бояться, вы такая добрая! Говорит: он знает — чего! Ты зайди, она какая-то нервная стала. Что-то ей Валера в последнее время часто вспоминается. На десятую годовщину.

— Это я обязательно сделаю. Кстати, ты не помнишь, отчего умер Валера? Какой был точный диагноз?

— Весик, я в медицине разбираюсь не сильно. Сам знаешь, каким крепким здоровьем меня Бог пожаловал. Помню, что-то с легкими, воспаление там, отек... А зачем тебе?