Забытая сказка - [46]
— Отставить, — сказал он просто, без обиды, без настаивания и без вопроса «почему?»
В таких случаях он буквально ждал уже проявления моей воли. С каждой минутой чувствовалось, что мы давно-давно знаем друг друга, потерялись и вновь встретились. Наверное, сестры так чувствуют себя с любимыми и любящими братьями: просто, естественно, весело и так тепло, так радостно. Когда Пелагея Ивановна принесла кофе, на мой молчаливый вопрос он ответил:
— О, она меня знала вот каким, — он показал расстояние с аршин от пола. Пелагея Ивановна относилась к Диме с материнским обожанием, и простота ее обращения с ним соединялась с преданностью старого слуги.
Прекрасен был Красавчик в двуколке, головка маленькая, глаз зоркий, ушки настороже, спина — стрела, а ножка легкая, точеная, птицей унесет. Катались до вечера, доехали до леса.
— Вы ничего не имели бы против поездки верхом вглубь леса, он тянется довольно далеко? — предложил Дима, добавив, — Завтра я очень занят, приезжайте послезавтра утром, пораньше, к Пелагее Ивановне, хорошо?
Конечно, мне было очень интересно посмотреть подмосковный лес. Я сказала, что не люблю «амазонку» и предпочитаю казацкое седло, но со мною в Москве нет моего английского костюма для верховой езды, а также и сапожек. Он дал мне адрес, где я все смогу достать.
День пролетел незаметно, сдали Красавчика Пелагее Ивановне и в Москву возвращались поездом.
— А Вы знаете, почему сегодня самый счастливый день в моей жизни? — сказал как-то особенно серьезно Дима.
«Ну начинается, и чего портить такое красивое?» Что-то вроде разочарования, даже больше, ну просто обида закралась в мое, еще никогда не пережитое раньше чувство счастья и большой радости. Очевидно, я сразу потухла, и на моем лице появилась та насмешка, которая всегда парализовала у моих собеседников пошлость или глупость.
— Что с Вами? А, понимаю… — и Дима так весело и заразительно расхохотался. — Успокойтесь… А все же поздравьте меня, я больше не гусар и сегодня первый день моей полнейшей свободы, самый счастливый день моей жизни. Не могу не быть Вам благодарен за то, что Вы разделили его со мной и еще за Ваше доверие ко мне.
Ну разве он не понимал, не чувствовал, какая я есть, Заморская Царевна. Да и сам он был, сердцем чувствовала, не такой, как все, тоже Иван Царевич в своем роде. Мы друг друга совсем не называли по имени, как-то обходились без этого.
— А все-таки, нехорошо с Вашей стороны на такое, можно сказать, важное событие в жизни человека и за целый день не спросить, не обратить внимания, — глаза Димы смеялись, искрились, уводили меня в мир радости и какой-то особой братской теплоты.
Веселое, счастливое чувство вернулось, согрело, все же мне было немного стыдно, что я о нем нехорошо подумала, но он сразу угадал и как-то просто, естественно поставил вновь на рельсы, ускользнувшее было настроение. Глазами, если не прощение, то некоторое извинение я попросила у него и протянула ему руку. Пожал, а левой рукой погладил и слегка похлопал. И опять чувство сходства с отцом в обращении поразило меня. Этот жест и это прикосновение словно соединили, связали нас. Это было сильнее поцелуя, это был какой-то обмен душ. Мы молчали до подъезда моей гостиницы. Слов не нужно было, в каком-то таинственном тепле, в каком-то раю побывали, в том, в который может унести музыка, песня, красота.
— Вы не представляете себе, сколько нам еще предстоит рассказать друг другу, — сказал Дима, прощаясь со мной.
— Да, пожалуйста, не вздумайте без меня навещать Олю, там район аховый, рабочий, — добавил он тоном старшего брата. — Завтра вечером я Вам о ней сообщу, — сняв шляпу, он пожал мне руку и его автомобиль затерялся в сумерках вечера.
Письмо четырнадцатое
Дима и Борис. Домой, «в заколдованный домик»
О сне нечего было и думать. То, что было еще вчера, даже сегодня утром, да и вся жизнь, словно поставила точку на вчерашнем, на старом, на прошлом. Новая толпа мыслей-гостей, разодетая в волшебное счастье, взбудоражила, ворвалась, распахнула все входы, выходы и бросила в краски переливчатые мира нездешнего. Мне казалось, что все это не вмещается в меня, что сердце должно разорваться, и я должна умереть. Так открылась новая глава моей жизни из сказки «Тысяча и одна ночь».
К утру я уснула. Меня разбудил телефон, звонил Борис. Много раз стоял на пути моем Борис, но я все время откладывала написать Вам о нем. Искры яркого и красивого всегда были омрачены бурей ревности, подозрений. Меня подавляли эти сцены «владельческих конфликтов». С самой первой встречи, с восьмилетнего возраста, а ему было тогда двенадцать, я защищалась, а он нападал. Маленький Отелло мало изменился, этим я хочу сказать, что в отношении меня, его требования были всегда ненормальны, чудовищны, он хотел владеть моими мыслями, волей, обезличить, обесцветить меня, так же, как хотел этого в двенадцать лет. Эмоционально, его любовь ко мне была чувством неотъемлемой, безапелляционной собственности. Если бы не дружба наших родителей (после смерти моего отца Ольга Николаевна, мать Бориса, была единственной связью с миром для моей матери), они были друзьями и подолгу гостили друг у друга; не будь этого, я бы всеми силами постаралась избежать дальнейших встреч с Борисом. Если сравнивать, то Дима — день, солнце, теплота; а Борис — ночь, не всегда звездная, и страшны были его штормы и буйные ветры. Кто из них был красивее, трудно сказать, скажу: «Оба, и каждый в своем роде». Обаятельным и очаровательным бывал и Борис, а если бы Вы очутились в его студии, то оказались бы во власти его могучего таланта. Его портреты жили, шептали, говорили, двигались, до того были жизненны. Материю, меха, цветы, драгоценные камни, украшения хотелось потрогать, пощупать.
