Забыть Палермо - [28]

— Этель ведь тебе объяснила. Это вифлеемская звезда…

— А мне-то какая разница? Из Вифлеема или из другого места… Из всей этой истории ясно одно: эти люди не меняются. Так и Этель. Снова опаздывает. Негров невозможно приучить пользоваться часами. Не возражайте, Жанна, вас ведь это менее возмущает, чем меня. Видимо, потому, что латинские народы также не отличаются точностью. Но меня, например, это шокирует.

Высказавшись, она снова уселась к столику, поддерживая ладонями обеих рук лицо, освещенное сильными лампами, осмотрела свой высохший лоб, усталые веки. Медленно выбрала что-то из своих парфюмерных запасов и удалилась. Спина безжалостно выдавала ее подлинный возраст. Впрочем, достаточно одного случайного движения, чтобы женщина внезапно постарела. Как угадать, что подастся первым? И если знаешь, то как этому помешать? Можно и промахнуться, так бывает нередко. Тетушка Рози забыла про спину. И эта женщина, только что державшаяся прямо и властно, повернувшись вдруг, согнулась, не смогла скрыть старости. Мы с Бэбс с таким удивлением глядели на эту необычную картину: старую женщину, столь болезненно худую, что этого не смог замаскировать даже широкий белый пеньюар.

* * *

— Мне кажется, что твоя тетушка мне не доверяет.

— Дело не в этом. — Бэбс ответила мне с нетерпением. Ей явно хотелось перехватить инициативу в разговоре. — О чем мы говорили? — И сама же ответила: — Обо мне… — Момент колебания, и вдруг неожиданный крик: — Хватит! Ты понимаешь, хватит с меня! «Ярмарка» дала мне свободу. Но это был только повод.

— Для чего?

— Чтоб изменить свою жизнь. На этот раз я уже могла покончить с целой свитой ухажеров, воспитанных в лучших школах. Что мне это давало? Ходить, взявшись за руки, по субботам в кино. Да, каждую субботу — кино и всегда с новым спутником. Достаточно знать тетушку Рози с ее бесконечным пережевыванием своих принципов воспитания…

— Знаю. Знаю. Слышала я эту старую песню: «Один вздыхатель — отвратительно, двое — об этом начнут говорить, но трое или четверо молодых людей из хорошего общества, регулярно являющихся с визитом к девушке, — это в самый раз». Я знаю, мне это повторяли много раз. И если три раза подряд ты выйдешь с одним и тем же парнем, то у тебя уже появлялось ощущение, что ты сделала что-то дурное.

Я помогала ей быть откровенной, ободряла ее. Ох, эта американская буржуазия… Бэбс уже начала интересовать меня. Я говорю это без всякой иронии. А она, видя, что ее понимают, так обрадовалась, взяла меня за руку.

— Подумать только, что тетя Рози…

Я прервала ее:

— Прошу тебя, Бэбс, не надо больше о ней. Расскажи о себе. Хотя я знаю, что ты хотела сказать: подумать только, что тетя Рози ошиблась… Так, а?

Вдруг Бэбс решилась сказать все. Вначале она несколько колебалась, но потом заговорила уже уверенней:

— Мне помнится то утро в день праздника, когда она принялась внушать мне свою затею о том, как надо кружить головы молодым людям. «Чтоб нравиться, надо уметь кружить головы. Как ты будешь это делать? Ты слишком благоразумная. Постарайся хоть несколько скрыть свою рассудительность, — повторяла она. — Попытайся, попробуй». Мне теперь ясно, что она под этим подразумевала. Без сомнения, она вспоминала при этом моего дядю, то, как он умел проявлять внешнее легкомыслие, будучи на деле воплощением серьезности. Но тогда, в семнадцать лет, что я в этом понимала? Все началось в день этого праздника. Длинное платье. Белые перчатки. Все как положено для бала, одного из тех гигантских мероприятий, которые тут устраивают с какой-нибудь благотворительной целью. Обычно это бывает в отеле. Несколько маменек и сотни молодых девушек собираются, чтобы танцевать, а чаще — поскучать.

У меня был кавалер, которому к трем часам утра удалось убедить тетушку Рози, что ей не стоит дожидаться меня, а лучше поехать домой: «Мы еще немножко побудем здесь… И я ее провожу». Уже больше десяти месяцев тетушка Рози была с ним знакома, находила, что он хорошо воспитан. Молодой человек лет восемнадцати или девятнадцати, к тому же из прекрасной семьи. В тот вечер отец дал ему свою машину. Итак, тетушка Рози уехала. А он напился.

В тот момент, когда мы уходили с бала, он предложил ехать через Сентрал-парк, опустив стекла в машине, чтобы подышать свежим воздухом. Это была неплохая мысль. Голова у меня кружилась. Я тоже ведь выпила… Все это, сама суди, выглядело чрезвычайно банально, потому что машины здесь пригодны для всего.

Когда мы въехали в парк, я попросила его остановиться у озера. Там по воскресеньям бывает катанье на лодках. Кругом деревья, одни лишь деревья… Ночью Сентрал-парк, этот зеленый карман, который город носит с гордостью кенгуру, этот жалкий, засохший, обглоданный парк, выглядит как настоящий лес. Никого вокруг. Тишина и мрак.

Что он предположил? Что я его провоцирую? Но у меня была только одна мысль: как можно скорей освободиться от тяжести, давившей изнутри. Пусть уж стошнит… Я открыла дверцу машины и высунулась наружу. Что-то хрустнуло в кустах. Собака или кошка бродит в поисках поживы, так я думала.

То, что со мной произошло, его совсем не смутило. Он даже смеялся. Старался помочь мне обрести равновесие. Меня знобило. Но так всегда бывает, считал он. Когда пьянеешь впервые, это сопровождается ознобом. Он вышел, чтоб взять в багажнике плед, и оставался снаружи довольно долго, и я не сообразила, что он что-то затеял. Когда он вернулся, я уже сетовала, что захотела здесь остановиться. Так как у меня зуб на зуб не попадал от холода, он поднял стекла, завернул меня в плед, включил печку и стал откидывать сиденья, бросив: «С вами все это получается не очень романтично…» Потом он включил радио под предлогом, что под музыку все-таки приятней.