Забыть Палермо - [104]

— Палермо расстраивает нервы, — говорит он обычным сентенциозным тоном, соответствующим его профессии.

Ни капли удивления по поводу исчезновения Кармине ни в выражении лица, ни в тоне голоса, но Бэбс инстинктом чувствовала, что он об этом знал. Она робко спросила:

— Нет ли мне почты? — ожидая, что он разговорится. Ей трудно было скрыть свое смятение.

— Почты? Нет, не было. Палермо изводит нервы, — опять повторил портье.

И Бэбс ушла, отупевшая от пережитого.

Ах, какая была тяжкая ночь! Глядя в окно на пустую площадь, Бэбс представляла себе самое худшее: Кармине убит или Кармине убийца. И чувство, которое она при этом испытывала, было не волнение, не грусть, а просто ненависть. Она уже ненавидела этого человека и мечтала только о том, чтоб вернуться домой, чтоб быть среди людей, которые ее понимают. Слезы струились по лицу. Словно обрушился послегрозовой ливень, насыщенный всей болью, что скопилась в ней с тех пор, как она покинула Нью-Йорк. Сколько разочарований подряд — сначала эта потогонная баня — Сицилия, этот затерянный мир, поглотивший всю ее уверенность в себе, ее мечты, ее счастье. Все исчезло, потеряно навсегда. И взамен осталось Палермо, его зловонные улочки, руины и ужас, который Бэбс ощущала при каждом шаге, и этот новый, неизвестный ей Кармине, муж, не ночующий дома, а днем валяющийся на кровати, стонущий от кошмаров. Их споры, его грубости. А этот неслыханный скандал на рынке, вопящие женщины, побоище, удары, ярость, нож… И теперь Бэбс одинока. Одного этого хватит, чтобы потерять рассудок. «И все из-за него, этого хама, проклятого иностранца». Все ее чувства были оскорблены. Кармине и Палермо, Палермо и Кармине уже стали для нее синонимами этого ада, затянувшегося дурного сна. Зачем она здесь, что за дурь ее привела сюда?

Целую неделю Бэбс провела в ожидании, в тоске, сдержанность ее покинула. Бэбс была готова высказать свое возмущение первому встречному. Так и вышло.

При слове «полиция» дежурный с этажа побледнел.

— Не делайте этого! — вскричал он. — Здесь все улаживается без полиции. Ей тут нечего делать.

Бэбс с ужасом смотрела на него.

— И вам не стыдно? — крикнула она. — Вон отсюда!

Руки ее дрожали. Она едва сдерживалась, чтоб не вытолкать его из комнаты.

— Но ведь вы сами, мадам, хотели со мной посоветоваться, — сказал он с жалобной ноткой в голосе.

Бэбс попросила позвать портье.

Портье явился, как всегда спокойный, улыбающийся.

— Что делать дальше? — резко спросила она.

Он был шокирован.

— С кем я говорю? — повторила Бэбс. — Отвечайте! Мой муж исчез. Исчез. Понимаете?

— Зачем об этом кричать? — проворчал он. — Думаю, что он в полной безопасности.

— Вы что-нибудь знаете? — спросила Бэбс.

Портье окинул взглядом комнату, дабы удостовериться, что его никто не слышит, и, посмотрев на Бэбс, проговорил:

— Здесь всегда все известно.

Если верить ему, «Броччериа гранде» кишит честными людьми, всегда готовыми оказать услугу. Портье называл их «хорошие ребята», «люди преданные». А что они делают, эти «хорошие люди»? Да ничего. Но достаточно посмотреть на них, все понятно.

— Понятно? — спросила Бэбс. — Что же понятно?

Портье пожал плечами.

— Все.

Потом разъяснил:

— У меня есть там друзья… — Все это говорилось многозначительно. Сперва он покачивал головой: «Хорошие ребята…» Потом морщил лоб, пытаясь вспомнить, что же они делают: «Да ничего». И под конец мигнул: «У меня есть там друзья». На мгновение лицо его осветилось искренней радостью, как будто эти друзья, на которых он намекал, много значили в его жизни. Потом уголки губ опустились и в грустной гримасе он выразил сожаление, что не может сказать об этом подробней.

Бэбс заметила, что портье говорил о торговце жасмином с явным огорчением в голосе: «Джиджино! Сорная трава, крапива, пырей!» Или еще: «Да это просто босяк, его мать так с ним мучается». Или еще так: «Такой мерзавец, он получил в этой драке по заслугам». Но Кармине портье поддержал без оговорок. И о нем он говорил в ином тоне. «Вот человек, — повторял портье, — которого Америка не испортила». Он сказал это раз и повторил снова, пока Бэбс не закричала:

— Хватит! При чем тут Америка? Разве она отвечает за вашу распущенность, за ваши нравы? — Этого Бэбс уже не могла снести. Патриотизм Бэбс всегда был фанатичным. Так было принято в ее кругу, но убедить других она не умела. Когда с красивой дрожью в голосе (согласно лучшим традициям своей среды) Бэбс говорила «наши мальчики», подразумевая тех парней, которых Америка впутывала в свои военные авантюры, то, что бы она ни рассказывала о них, выглядело неубедительно, как-то неискренне, и казалось, что она совсем не думает об этих мальчиках, что они ей безразличны. Это красивое вибрато пускалось в ход и при разговорах о курсе акций на бирже, об интересах своих приятелей, которые наживались на таких войнах. У Бэбс был редкий дар скрывать свои настоящие мысли. Она умела ловко прятать их, и все же сомнения у тех, кто ее слушал, являлись часто.

Вот почему она ограничилась коротким «Хватит!» с возмущением в голосе, презрительная мина дополнила эту реплику. И все. Это ее собеседник заметил.