Забыть и вспомнить - [56]

постарались сделать это, пока меня не было. Соседка по саду, милейшая и добрейшая женщина… легко уговорила мою жену спилить рябину, потому что листья «затеняли теплицу», и «мешали созреванию огурцов и помидор». Говорят, я сдержанный человек. Стараясь сдерживаться, я в бешенстве выругался по адресу и жены, и соседки, и ушел прочь из сада. Мысленно я стою ещё там, на меже, возле уродливых комлей, хотя прошло с той минуты четверть века. Кажется, я так и не простил им этого убийства, им, таким милым, хорошим людям. Моей жене и её приятельнице – славной Анне Леонтьевне, хотя соседки давно уже нет, она вскоре покинула этот мир. (Да будет земля ей пухом!) Время от времени во мне звучит песня, которую (вот странное совпадение!) пел в тот день, именно в тот день! - по радио чей-то голос: «И сосед кудрявую рябину распилил сегодня на дрова». Всё оставшееся до отъезда время, - а это были годы и годы, - я всякий раз мрачнел при взгляде на обрубленную шею рябины с выцветшей бирочкой - именами посадивших её друзей. Связано ли в мире одно с другим или нет, нам неведомо. Друг мой, после гибели рябины стал болеть и вскоре и умер…

КЕДР

Надо прожить жизнь обычных совслужащих, чтобы в полной мере оценить те чувства, что испытывает это дитя коллективного самосознания, когда вдруг становится владельцем частной собственности, даже такой скромной, как садовый участок. Мы с некоторым заторможенным чувством огляделись вокруг и, придя в себя, решили на радостях создать на участке свой лесной уголок. Походили по лесу и окрестностям, накопали саженцев, и вот в саду, в соседстве с полезной клубникой, смородиной, кабачками появились дубки, два куста можжевельника, куст калины, облепиха, ещё одна береза, - кроме той, что у калитки. Всё прижилось, выросло. Сделал возле широкую, удобную скамейку (ещё одну!). Прямо мини-заповедник! Мы знали наперечёт всё, что росло в нашем лесном уголке. Поэтому я подивился, когда увидел однажды новый росток, непохожий ни на пырей, ни на другую сорную траву. Первым движением было вырвать чужака, но решил повременить, и через месяц-другой стал различать благородные линии в пришельце. А то, что это растение было нездешнее, сомневаться не приходилось, очень уж отличался сочный, изумрудный цвет его от скромных окружений. Шло время, любуясь непохожестью и осанкой красавца, я сочинил стишок.

«…У нас в краях, задумчивых и мглистых,

не часто встретишь эту красоту.

Стоит росток в иголках шелковистых

и тянется упорно в высоту.

Я на крыльце осенним днём дождливым

рассвет встречаю хмурый, без зарниц,

и вижу, как не падает он ниц,

и я учусь науке быть счастливым

среди крапив, осота и мокриц…»

Я старался быть точным, рассказывая о том, как –

«случайным ветром из случайной дали,

случайною судьбой занесено,

прибилось без заботы и печали

неведомого племени зерно».

Я решил, что это лиственница. Но сосед, знаток, сказал, что это кедр. Подивился, что залётный гость прижился в наших краях. Кедр подрастал и обещал выжить. И я, нет-нет, а подумывал, чем чёрт не шутит, так и кедровых орешек дождусь. Сосед охладил мой пыл: лет через сорок заплодоносит. Мы уезжали в Израиль, и наш сад купила семейная пара, люди средних лет. Кедр верхушечкой выглядывал из-за забора. Не они, так их дети или внуки дождутся орешков.

* * *

Зачем нужна поэзия? И вообще литература?

Я услышал вопрос на встрече с писателями Москвы, во время студенческой практики. Спрашивали выступавшего перед большим залом писателя Геворка Эмина, известного армянского поэта. Он ответил просто, с кавказской образностью… 

- Представьте себе в глубине гор или ущелье скалу в недоступном, скрытом от мира, месте. Вырос из расщелины чудной красоты цветок. Ни одна живая душа никогда не увидит этот шедевр природы. Место недоступное. Зачем же он вырос, выстоял, расцвёл, если не порадует ничей взор? Отвечаю: - Чтобы выразить себя. То же и с поэзией.

ТЕНИ СТАРОГО ДОМА СТИХИ

«Поэт не может взяться за перо,

Не разведя чернил тоской сердечной»

В. Шекспир

* * *

ТЕНИ СТАРОГО ДОМА

Кроме надежд и наивности кроме

разные тени живут в этом доме,

где на случайных в подъездах картинах

дымчата пыль, как слепая патина,

и в паутинах почтовые ящики

добрых известий давно не рассказчики.

Там этажами за каждою дверью,

прячась от полумрака площадок,

где с недоверием спорит неверие,

мир молчалив и, как лестница, шаток.

Этот последний причал в старом доме…

В первой квартире живёт нелюдимость,

в нише над нею – похмелье в продроме,

в третьей – унынье, в четвёртой – пугливость.

Стукнет ли полдень, склонится ли вечер, -

прячет глаза и вжимается в плечи…

В спальне на пятом – ленивость в кровати,

а в затемнённой квартире напротив,

звякая ложечкой, всё при халате,

круглые сутки бессонница бродит.

День на жаре истекает замшело,

в мареве окон колышутся вздохи.

Не пригодились на доброе дело

лет обветшалых потёртые дохи.

Плачет разлука с утра и до ночи,

замкнутость прячется в драме, как в раме,

тихая сплетня о правде хлопочет,

стонет безумье в углу за дверями.

На клавишах лифта не вальс-каприз, -

мотивчик шарманки: вверх-вниз.

Это движенья обманный фантом, -

в самом себе конвульсирует дом.