Забыть и вспомнить - [5]

…На крохотном военном кладбище в маленьком городке, на одном из тысяч, среди двухсот погибших я нашёл трёх однофамильцев, трёх Лившицев.

И те случаи, о которых я рассказал выше и другие, о которых не рассказал!…

Конечно, не Лившицы выиграли эту войну. Её выиграли люди с фамилией Ивановы, Петровы, Сидоровы.

Но если было столько Лившицев, Коганов, Гуревичей, то, может быть, не таким уж странным, а, - как образ, и оправданным, - было желание моей родственницы-журналистки назвать свой очерк о «наших» так: «Семья Лившицев во Второй мировой войне».

По официальной статистике (доклад Молотова в 1942 году) (позже всячески тасовавшейся) среди Героев Советского Союза евреи на третьем месте. В процентном отношении к их количеству это – на первом. Даже при сокрытии полной правды… Маршал Г.К. Жуков, по свидетельству знавшего его писателя Анатолия Алексина, говорил: их официально, Героев-евреев, было бы больше, если бы не вычёркивали их из наградных листов на каждой дистанции. – «Станции» - послышалось мне, но я не стал уточнять у писателя. «Вычеркивали на каждой «станции»» - тоже звучит многозначительно. Да ещё сколько их, названных, не числилось официально евреями! Иван Черняховский, Цезарь Кунников, Лев Доватор…

Евреи выиграли свои войны… Здесь, на Ближнем Востоке. Но и та война была их война. И в той их полегло немало…

… Я положил цветы на холмик. Мы стояли с женой, сутулясь. Пошёл дождь. Он начался сразу, как только мы отыскали могилу. Струи воды, по-осеннему холодные, били по гранитным буквам. Нехорошо, что дождь, ведь ему там мокро лежать, - подумал я…

…А май звенел, светлели дали,

И люди плакали и пели,

И из руин дома вставали,

И топоры кругом звенели.

И мать ночами клала стёжки,

И рубцевались под иголкой

Две дырочки на гимнастёрке:

От ордена, и от осколка.

Прошли года, краю неблизком

Поднялся в рост солдат из камня,

А рядом спят под обелиском

Его друзья по битве давней.

Солдат гранитный на пригорке

Из монолита весь… и только

Две дырочки на гимнастёрке –

От ордена, и от осколка.

«Баллада о гимнастёрке»

Гимнастёрка лежит у меня в шкафу, в дальнем углу. Она та самая, что на портрете. Только на той, что на портрете, нету крови. И дырочки закрыты орденами, дырочки от орденских винтов, не от осколков. Впереди ещё год боев, новых ран и новых наград… Мы их не увидим. А парадные золотистые погоны, что потом пришли с посылкой, пролежали всю войну в офицерском чемодане, невостребованные, и теперь тоже хранятся у нас…

Сам портрет висит напротив письменного стола, где я начал писать это. Лицо анфас в три четверти повернуто в сторону, «на запад», и от этого кажется, что человек на портрете, чуточку суровый, взрослый, ему не дашь его двадцати двух лет, - словно прислушивается…

К чему?…

* * *

Таможню мы проходили осенью 1992 года.

В 1990 году уехал в Израиль сын с семьёй. В 1991 году – дочь с семьёй. Через год наступил наш с женой черёд.

Это было не самое лучшее время для «отъезжантов». Месяца за два до этого умер от инфаркта мой знакомый – после стычки на таможне ему стало плохо… Я прибаливал, и жена, оберегая меня, не посылала лишний раз по чиновникам, оформлявшим документы на выезд. А у меня, вышибленного со всех точек опоры предстоящим расставанием с привычным, едва ли не главной была забота: как вывезти портрет брата. Ехать в Москву за разрешением и ходить по учреждениям – целая морока, да и где набраться сил и времени. Как оказалось позже, это действительно был пустой номер, и те несколько гравюр, что подарили мне художники, я, безуспешно потыкавшись по инстанциям в полном цейтноте, просто свернул в рулон и сунул в сумку, на авось. Пронесло.

Другое дело – портрет. И рисковать не хотелось, да и холст портить, выдирать из рамы и сворачивать живописное полотно… всё это напоминало дешёвое кино. Была ещё проблема с орденом. Как известно, в семьи погибших отдавали только один орден - Отечественной войны. Когда начался великий исход, и евреи ринулись из России, власти придумали много чего интересного, скажем, платить за паспорта, выплачивать деньги за учебу и т.д. Был наложен запрет и на вывоз орденов, позже, правда, отменённый. Пока же, видя, что у меня, законника, нет ни выбора, ни выхода, я положил орден в одну из коробок с книгами, благо, они были главный наш багаж… (В те дни я написал в одном стихе: «Бегут из России евреи и русские книги везут»)… Всевышний был милостив: контейнер в пути взломали, многое украли, но эта коробка сохранилась.

Портрет прятать не стал. Когда на товарном дворе таможенники приступили к проверке багажа, мы прислонили картину к стенке пакгауза и обреченно приготовились ждать решения.

- Что это? - Сухо спросил таможенник, и, подняв глаза от стола, уставился в лицо моего брата.

Перед этим он придирчиво пролистал рукопись стихов, впрочем, не вникая в содержание. Рукопись представляла собой плотную пачку, прошнурованных и пронумерованных, в соответствии с таможенной инструкцией, листиков, – часть на печатной машинке, а что-то от руки, в большинстве выцветших; я собрал так, на всякий случай то, что скопилось в столе за многие годы. На заглавном листе стояла печать Союза писателей и подпись председателя Отделения СП Леонида Фомина, удостоверявшего, что рукопись принадлежит мне. (Спасибо, Лёня, тебе за ту легкость, с которой ты выполнил щекотливую по тем временам формальность!… Да будет земля тебе, умершему так рано, пухом!). «А почему не издали книгу здесь?», - спросил таможенник, но не дождавшись ответа, - я только неопределённо пожал плечами, - молча вернул рукопись.