Забыть и вспомнить - [42]

* * *

В литературной студии спор: можно ли словом «что» заменить слово «который». В поисках примера или прецедента переворошил словари и справочники, примера не нашел, но зигзаг мысли привёл к унылому размышлению: как часто злоупотребляем этим самым «который», нагромождая небоскрёбы неудобоваримых фраз? Иные умудряются трижды или четырежды в одном предложении прилипнуть к этому «спасительному» якорю. А как у классика обстоит с этим словом? Перечитал «Домик в Коломне» Пушкина. Слова «который» не встретил ни разу! Прочёл «Графа Нулина». То же самое! Перечитал «Медного всадника». Чеканный изысканный напряжённый возвышенный стих и – без единого «торжественного» слова – «который». И только в «Евгении Онегине» - несколько раз - на весь огромный роман. Всего несколько раз привлёк это слово Александр Сергеевич! Но зато как! «Ужель та самая Татьяна, Которой он наедине \ В глухой, далёкой стороне… \ Читал когда-то наставленья…\; Та, от которой он хранит \ Письмо… \ Та девочка, которой он. \ Пренебрегал…» Видимо, слово «который» оправдано более возвышенной интонацией, чувственным акцентом. Вспомним и у Лермонтова: «Я тот, которому внимала \ Ты в полуночной тишине». А наши российские грамотеи, от депутатов до телепублицистов, как погрязнут в предложении, так и начнут накручивать «который», «которая», «которое»… словно спирали колючей проволоки.

* * *

Какие там у человека чувства? Зрение, обоняние, осязание… Это – у всех. У некоторых есть ещё и сомнения, сострадание, совесть, стыд… Сожаление!.. Вот чувство, которое по силе может сравниться разве что с приступом необъяснимой печали или тоски. Сожаление о том, что не сбылось. И о том, что уже не сбудется. О том, что мог сделать, и не сделал. И о том, что никогда не сможешь изменить это роковое никогда…  Сожаление о невозможности избежать неотвратимого. Мучительное озарение ночью, в бессонницу. Щемящая, почти физически ломающая печаль. Эти книги, этот главный праздник души!… Они останутся, они будут… И не перечитать их, на прочесть все, не взять с собой…

* * *

Вот одно из самых глубоких остроумных замечаний, когда-либо мной слышанных. Шумное застолье по случаю дня рождения. Именинник, наш общий приятель и друг, моложавый профессор, талантливый хирург, книгочей, прошедший, впрочем, к успеху тернистой, хотя и удачливой дорогой, пытается перекричать шумную компанию. Он хочет предложить тост. Наконец, наступает пауза… «Я хочу сказать честно…» - начинает именинник. И в тишине вдруг реплика одного из его друзей, коллеги, с интонацией доброжелательного увещевания:

- Миша! Не надо честно, - скажи правду!

Шутку оценили, рассмеялись и… скоро забыли. Мне она запомнилась. В ней бездна смысла. И когда я слушаю иные очень искренние, и «честные», по убеждению говорящего, речи, я говорю мысленно, - друг мой, не надо честно, не надо искренне, - скажи правду.

* * *

И ВОТ СНИТСЯ МНЕ ОДНАЖДЫ СОН… (Три воспоминания о снах)

1. Я знал человека (молодого театроведа), который записывал сны. Говорил, что к тридцати годам записал свыше полутора тысяч снов. Запоминал их хорошо, помнил детали, последовательность эпизодов. Я запоминаю сны плохо. Остро ощущаю пережитое, - сны ясные, словно наяву, как правило, тревожные…  Через минуту-другую увиденное размывается. Удержать цепочку события можно, если сразу, проснувшись, рассказать кому-то, или записать… Надо бы, особенно когда снятся кошмары. Хотя бы для того, чтоб освободиться от наваждения: чур, меня! Кажется: запишешь, и дневная явь отгородит тебя от того, что явилось ночью. И всё же два сна, хоть и размыто, а помнятся мне всегда. Один преследовал только в детстве и отрочестве и появлялся во время болезней. Я, при высокой температуре, впадал в беспамятство, бредил, пел, как говорила мама, революционные песни. А потом начинал метаться, – это наваливался кошмар. Мне представлялось, что подбородок мой увеличивается до огромных размеров, становится каменно тяжёлым и начинает давить меня, и я вот-вот задохнусь, раздавленный. В бреду я почему-то чётко осознаю, что этот каменный гнёт, эта глыба – мой… дядька, мамин брат. Тогда я, конечно, понятия не имел о Фрейде и его науках о сновидениях, но, повзрослев, я объяснял себе, - наверное это играла подкорка: в детстве дядька меня злобно ударил однажды ногой за какую-то небольшую провинность. Я был потрясён, меня никогда не били. Только однажды мать, нанервничавшись из-за того, что я долго шлялся где-то с пацанами, шлепнула меня, в сердцах, пониже спины. Реакция была непредсказуема: я зашёлся в истерике, два часа меня не могли успокоить, и в чувство привела только срочно вызванная неотложка. Второй сон меня преследовал долго и начался лет за десять до эмиграции, о которой я, к слову сказать, не помышлял, надеясь, что не придётся…  Но это – к слову. Сон варьировал свои подробности: то я оказывался на дальней трамвайной остановке. То предстояла какая-то командировка или встреча, и я оказывался на железнодорожной станции далеко от дома, но суть была одна: я уезжал на трамвае или на поезде к месту прибытия, а возвратиться не мог, - всегда было какое-то препятствие. То не мог найти трамвайную остановку, то у поезда, если я добирался до него, оказывалась закрытой дверь в тамбур, то просто не мог дождаться транспорта – он переставал появляться там, где я ждал его… С этим и просыпался. Именно в этот момент. Этот сон был мне часто. Говоря драматическим языком: он преследовал меня. Мы приехали в Израиль, и словно кто-то вычеркнул явление из списка сновидений. Как-то я рассказал знакомому, - пришлось к слову, - про мои ночные сюжеты, и тот заметил: наверное, это было предсказание. «Но я не собирался уезжать!» – «Ну и что? Это было заложено в генах! Вы приехали, и тревога, а вместе с ней и сон, оставили вас». Я промолчал, хмыкнув про себя. Восемь лет, как мы прожили вдали от родины. Восемь лет меня не посещало это видение. Недавно исполнилось девять лет. Как-то ночью я обнаружил себя на главном проспекте города, где прошло полвека моей жизни. Я шел по слабо освещенным улицам, свернул на углу и скоро оказался возле первого своего дома, деревянной двухэтажки, где поселились в 1942 году, после эвакуации…  Вот сейчас будет и комната наша… Надо было возвращаться… И - Я проснулся. Недавно я вспомнил о первом сне в очерке «Баладжари». Описывая эвакуационные скитания во время войны, когда мне было тринадцать лет, подумал: а не есть ли мой сон, где я не могу вернуться, отражение этих скитаний?