Забудь мое имя - [99]

– Дозвонилась! – довольно восклицает Стровер. – Это монастырь Ташилунпо в тибетском поселении Билакуппе в Карнатаке? – спрашивает она, силясь выговорить причудливые названия правильно.

Несколько полицейских тут же оглядываются на девушку. Почему люди всегда стараются произносить слова на иностранный манер, когда разговаривают с иностранцами? Сайлас тоже всегда так говорит. Громко и медленно, как будто общается со слабоумным.

Через пять минут, исписав в своем блокноте несколько страниц, Стровер вешает трубку.

– В-общем, так, – докладывает она, подходя к Сайласу с блокнотом в руках. – Мэдди с матерью регулярно посещают этот монастырь. «Учитель», Лобсанг Дордже, – продолжает девушка, заглянув в блокнот, – отзывается о них, как о «добрых друзьях их общины». Живут они в расположенном по соседству городке Кушалнагар, где обе преподают в местной школе. В последние шесть месяцев Мэдди посещала молитвенный зал монастыря чаще обычного. Якобы обучалась медитации.

– Вы же сами говорили, что ей следовало стать монашкой, – вставляет Сайлас.

– Монахи не стали вдаваться в подробности. Просто упомянули, что помогали ей вспомнить события давнего прошлого, – еще один взгляд в блокнот. – «Очистить ее разум». А десять дней назад Мэдди поспешно уехала, сообщив им только, что хочет повидаться с подругой по университету. Они все сильно тревожатся за нее. Особенно мать. Монахи дали мне ее телефон. Я сейчас же ей позвоню.

102

Тони наблюдает за тем, как Мэдди перетаскивает один за другим тяжелые мешки с цементом. Он не в силах ее остановить. Мэдди уже довольно долго возится с ними, но, похоже, она никуда не спешит. Или дело только в нем. Тони понимает, что Мэдди подмешала ему в шампанское какой-то седативный препарат. И пока его воздействие не пройдет, он ничего не сможет предпринять. Да ему и не хочется что-либо делать. Апатия завладела всем его телом и даже сознанием. Полностью подавила все его желания. Тони лежит в полудреме на бетонном полу своей камеры, и ему это… нравится! Вот если бы он еще перестал плясать под дудку Мэдди. Было бы совсем здорово! Он уже отдал Мэдди ключи от своей студии. И наблюдал при этом за самим собой со смешанным чувством ярости и равнодушия. Нет, ему нельзя поддаваться сну! Ему необходимо выбраться отсюда!

– Если бы это был кто-то другой, я бы его пожалела, – говорит Мэдди, закончив выстраивать свой заслон. Она стоит теперь перед решеткой. От физических усилий на ее лбу проступили капельки пота. А в глазах сверкает презрение. – Болезнь Альцгеймера очень жестокая. Но тебя она, к сожалению, скоро не убьет.

Развернувшись, Мэдди собирается уходить.

– Как ты вспомнила? – выкрикивает Тони, но его голос все еще звучит слабо и невнятно. Умственное оцепенение сводит его с ума. – Как ты сумела все вспомнить, когда прошло столько времени?

Мэдди секунду колеблется, стоя к Тони спиной, а потом уходит, оставляя его в одиночестве в старом цеху.

– Эй, ты, вернись, – кричит он, захлестнутый внезапной волной паранойи. – Давай поговорим еще! – Но в ответ тишина. Теперь на Тони накатывает страх. Мэдди действует продуманно и… слишком расчетливо!

Через пять минут Тони, пошатываясь, встает на ноги. Что осталось от знаменитого клуба! «ГрюнесТал» был самым популярным в Берлине, любимым местом европейских тусовщиков. Девочки, мальчики… Он не привередничал. Для Тони было важно, чтобы они отвечали его «стандарту». Как фотограф ночных клубов, он выбил себе постоянное местечко за столиком в нише. Он знал всех ди-джеев, которые здесь играли. Фотографировал их для рекламных публикаций в прессе, мотаясь за ними по лучшим ночным клубам Европы и проникая «с черного входа» в любые злачные местечки. Эта работенка была отличным прикрытием. Никто ничего не подозревал.

А когда его спрашивали, почему его фирма называется «Фотосъемка морских коньков», Тони отвечал, что уже не помнит, почему он так ее назвал. Это была шутка, понятная только ему. Тони никому не говорил, что греческим выражением «морской конек» называют гиппокамп – часть мозга, в которой обрабатываются воспоминания. Как не рассказывал никому и о том, что боится умереть от болезни Альцгеймера, вслед за своим отцом. И о том, что, провоцируя временную амнезию у своих жертв, он получал несказанное наслаждение. Наслаждение от осознания того, что его синапсы работали лучше – пусть даже всего несколько часов. Его гиппокамп, быть может, и разрушался, но в такой момент он оказывался лучше, чем их пропитанные бензосом мозги. Тони знал, что будет помнить все, что он делал с ними. А они не вспомнят ничего. А что могло быть лучше этого? Не только для человека, который когда-то мечтал стать нейрохирургом. Но и для человека, у которого медленно, но верно атрофировалась кора головного мозга.

Тони нажимает на решетчатую дверцу. Больше никакой игры! Мэдди положила пять мешков с цементом друг на друга и приперла их старыми шинами. Дверца их сдвинет. Рано или поздно. Нужно только приложить силу. Ему нужно подождать – набраться сил и устремленности к цели.

Значит, Мэдди была среди тех, кого он возил в свою студию. Вот почему он в конечном итоге остановился и уехал в Англию – новая страна, новый старт! Слишком многие стали вспоминать, что с ними сделал Тони. В этом была проблема, а вовсе не в колесах. Ведь когда эти люди вспоминали, ему не оставалось ничего другого, как стереть их память совсем. Навсегда. Насколько он сам помнит, их было семеро. Мэдди, по-видимому, ускользнула из его поля зрения. Хотя он всегда проявлял осторожность и предусмотрительность. Почему она не обратилась в полицию? Наверное, у нее нет доказательств. Пока нет… Далекие и смутные воспоминания для суда – ничто. Они не заслуживают доверия и могут оказаться ложными. Так ведь, Ваша Честь? Для суда нужны улики, которые никто не сможет опровергнуть. Господи, как же ему хочется спать!