Забудь мое имя - [31]

– Простите меня, я не смогла прийти раньше, – извиняюсь я, бросая взгляд на главную улицу. По ней от железнодорожной станции бредут несколько вечерних пассажиров. Они выглядят изнуренными после проведенного в Лондоне дня; их лица плотной пепельной коростой покрывает усталость.

– Ничего, – говорит Тони, все еще стараясь закрепить картину.

Я дотрагиваюсь до татуировки на своем запястье:

– Вам помочь? – спрашиваю я Тони. Мне нужно быть бесстрашной, как Флер. Что бы с ней ни случилось, она была храброй и мужественной. Я это знаю.

– Спасибо, – согласно кивает Тони.

Я подхожу и придерживаю картину, пока он прикрепляет прозрачные пластиковые нити к бегункам в металлической шине. Я не могу себя заставить взглянуть на картину, находящуюся всего в нескольких дюймах от моего лица. И вместо этого впиваюсь глазами в табличку на стене. На этой фотографии Тони запечатлен Hippocampus denise – пигмейский морской конек Дениз.

– У вас руки дрожат, – замечает Тони.

– Картина тяжелая, – пытаюсь отшутиться я. Но мы оба понимаем, что дело не в этом. Пожалуй, нужно сменить тему разговора: – Странное название для морского конька.

– Дениз Таккет была вдохновенным фотографом. Она занималась подводными съемками. И обнаружила этого маленького конька именно она – в Индо-Тихоокеанском регионе. Поэтому конька и назвали в ее честь.

– Может быть, какого-нибудь другого конька назовут и в вашу честь?

Обернувшись, Тони взглядывает на меня:

– Может быть.

– А я заснула после вашего прихода, – все еще поддерживая картину, говорю я, пытаясь заполнить любыми словами неловкую тишину. Несмотря на все усилия, мои руки продолжают дрожать. Мы с Тони стоим близко друг к другу – достаточно близко, чтобы я уловила его цитрусовый аромат. Аромат чистоты. Почти антисептический.

– Ну, вот так! – выдыхает Тони. Картина наконец закреплена. И Тони поворачивается и уходит в бар, оставив меня в галерее одну.

– Есть новости от Лауры? – спрашиваю я, задерживаясь возле картин. Я все еще не могу найти в себе силы взглянуть на них. – Как она, в порядке?

Тони вытряхивает из кофеварки старую кофейную гущу с таким шумом, что я вздрагиваю, и начинает усердно ее протирать, снова и снова очищая ее паровой носик:

– Она не расположена говорить сейчас об этом.

– Обо мне?

– Обо всем. О вашем появлении, моей реакции…

– Они прекрасны, – говорю я, наконец-то заставив себя поглядеть на морских коньков. Но я лгу. Я ненавижу этих существ до глубины души. Эти выпученные глаза, хвосты как у ящериц, необычные, сжатые пропорции.

– Меня они тоже завораживают, – отзывается Тони. – А как их воспримут остальные, покажет время. Не думаю, что эта деревня так уж далека от моря. И все же здесь ощущается пространственная замкнутость. Вы не находите?

– Почему вы их так любите? – спрашиваю я, выходя из галереи в бар и направляясь к Тони, который теперь натирает тарелки с таким же остервенением, с которым он очищал кофеварку. Я больше не могу оставаться рядом с морскими коньками.

– В двух словах не объяснишь. Ну, потому что их потомство вынашивают самцы – в специальных выводковых сумках, куда откладывает оплодотворенные клетки самка. Потому что эти существа помогают попавшим в беду морякам и даже спасают утопающих. А вам известно, что килограмм вяленых морских коньков стоит порядка 3000 долларов – дороже серебра?

– А с памятью они никак не связаны?

– Я не собирался упоминать об этом, – прекратив вытирать тарелки, Тони взглядывает на меня. – Но вы правы: часть нашего мозга, отвечающая за закрепление воспоминаний и перевод их из кратковременной памяти в долговременную, называется гиппокампом из-за своей формы – она напоминает морского конька. На самом деле, в мозге человека имеются два гиппокампа. Они располагаются в височных частях полушарий мозга, по одному с каждой стороны. Невероятно красивые, утонченные структуры. Совсем как морские коньки. И именно они первыми страдают при болезни Альцгеймера.

– Вы действительно боитесь ею заболеть? – спрашиваю я робко. Лаура ведь предупреждала, что Тони не любит разговаривать на эту тему. Я сажусь за стол и опускаю глаза на выпуск «Ивнинг Стандарт», оставленный каким-то посетителем. Ее передовица посвящена вопросам психического здоровья.

– Так думает Лаура, – отвечает Тони. – Мне уже стукнуло сорок. С сорока пяти может наблюдаться нарушение когнитивных функций. А пагубные изменения в мозге человека, который себя не бережет от Альцгеймера, могут начаться уже в тридцать лет. Мой отец умер в сорок один год.

Я думала, что мне хватит сил и решимости поговорить с Тони о памяти, когда пришла в галерею. Оказывается, нет. Пока еще нет.

– Вы идете со мной? – спрашивает Тони, направляясь к двери и выключая свет. – Можете взять себе газету.

Сложив газету, я выхожу вслед за ним из галереи. Тони опускает металлические жалюзи и запирает их на висячий замок.

– Вы позволите угостить вас ужином? – спрашивает он меня, когда мы уже спускаемся вниз по главной улице. – Или вам успела полюбиться афганская кухня?

– Ужин бы не помешал, – говорю я, но мои ладони покрываются потом.

Я не могу вспомнить свое имя…

28

Единственный подвох в «кабинете» – это воспоминания. Именно сюда Люк обычно приходил с Хлоей – якобы для того, чтобы обсудить макеты страниц, а на самом деле, чтобы уединиться с ней. Прошел целый год, прежде чем они признались в своих чувствах коллегам, – двенадцать захватывающих месяцев зашифрованных электронных посланий и бросаемых украдкой взглядов в опенспейсе. Но, похоже, коллеги к тому времени и сами обо всем догадались – ведь никто из них не выказал удивления, когда они с Хлоей обнародовали свои отношения (отчего Люк до сих пор себя чувствует глупо).