Забудь дорогу назад - [52]

Трудоемкое занятие – заставить толпу выписывать сложные фигуры. Я что-то слышал об этом. Бытует мнение, что во многих мистических сектах и оккультных учениях главное – даже не в молении, не в следовании ритуалам и обычаям, не в достижении какого-то там состояния, а именно в выстраивании танцующими КОНКРЕТНЫХ ГЕОМЕТРИЧЕСКИХ ФИГУР. Практика повсеместная – не от блажи, а с глубоким смыслом. Вроде бы считается в магических практиках, что подобная геометрия при условии участия определенного числа танцующих вызывает изменения глобального масштаба. А какие изменения – политика, экономика, война, природные катастрофы – это зависит от времени танца, числа танцующих, образованных в танце фигур. Поневоле становишься мистиком. Может, не зря в целом безобидных для власти сектантов сажали не только при Сталине, но и потом? Зачем кормчим разных сект тратить прорву времени и сил на подобные представления? Ведь кормчие, в отличие от паствы, совсем не идиоты. А чем, помимо тупой армейской инерции, объяснить затраты на организацию военных парадов – если держать строй в бою незачем со времен римских легионов?..

– Вроде бы смирением должны они отличаться, – беспокойно заворочался Корович. – Никакого тебе греха, обнаженки. А тут – смотри – они же трахаться сейчас начнут всем гуртом.

– Разные в каждой секте подходы к богоугодному делу, – как мог, объяснял я. – Тут уж кто краше соригинальничает. Этакое ассорти из христофорщины, хлыстовщины и что-то доморощенное, шаманское. Можно по-разному объяснить свое проявление греховности. Скажем, я грешу не просто так, а с благой целью, впитываю в себя грязь и порок и внедряю, таким образом, в свою телесную оболочку те грехи, с которыми борюсь, а значит, совершаю преображение своей души, омытой своими же грехами…

– Да шел бы ты со своей философией, – брюзжал Корович. – Сам-то понял, что сказал? Ты мне лучше ответь, где твоя баба? Готов держать пари, она тут не появится.

В этот миг я и прозрел.

– Разрази меня чума, Николай Федорович, – ахнул я. – А ведь ошибка крылась в изначальных умозаключениях. Как речь зашла про полнолуния, шабаш и тому подобное, что-то треснуло нам в головы, что либо ягненок им требуется для заклания, либо… что-то в этом духе. Она ведь симпатичная девчонка, а мы не учли, что большинство этих пастырей – натуральные сексуальные маньяки! Им трахаться нужно – часто и разнообразно. А какое разнообразие в этих кущах? Одни и те же морды. А тут такая девчонка…

– Во-первых, не нам треснуло в головы, – возразил Корович, – а тебе, Михаил Андреевич. Во-вторых, если мы еще полежим тут, то скоро их богомоления закончатся, и народ начнет расползаться по домам, и тогда уж…

– В деревню… – я уже включил задний привод, начал выползать из боярышника. – Пулей возвращаемся в деревню…

Мы бежали в обход леса, как благочестивые христиане от адской сковородки. Сердце колотилось: не успеем, не успеем, надо же так опростоволоситься… Ползли по огородам, приближаясь к остроконечным строениям, огороженным худыми плетнями. Да тут был настоящий город, где ее искать… На холме в отдалении возвышалось приличное двухэтажное строение, обнесенное высокой оградой – предположительно жилище пастыря и его «богородицы». Правее, среди деревьев и чересполосицы оврагов, громоздились строения рядовых членов общины. На холме за левым плечом продолжало бесноваться «мероприятие» – там орали люди, мельтешили огни факелов, – и над всей этой мерзостью царила огромная ядовитая луна с выпуклым Морем Спокойствия…

– Ты, главное, не психуй, – приговаривал Корович. – Давай рассуждать логически. В двухэтажку за забором твою телку вряд ли определят – пастырь должен к ней присмотреться, попробовать, так сказать… уж извиняй за правду жизни. Да и богородица на первых порах неизвестно как отнесется к прибавлению в семействе. Тоже должна присмотреться. Так что держат ее, скорее всего, где-то в домах… рядовых граждан. И держат, разумеется, с охраной, как же иначе? Так что давай действовать осмысленно, хорошо присматриваться, а главное, не врываться во все подряд помещения. И помни, что наше с тобой мероприятие называется не «паника»…

Звучало что-то сермяжное в поучениях коллеги. Теперь я был спокоен – время, в сущности, оставалось. Мы вползли в деревню. Деревня как деревня – что-то среднее между загибающимся русским селом и стойбищем африканского племени. Дома построены кое-как, из досок, плохо состыкованных бревен. Завалившиеся сараи, курятники, издающие характерный аромат, поленницы с дровами. Чуть поодаль была, похоже, «городская площадь» – место для всенародных гуляний и озвучивания «эпохальных» решений пастыря: там возвышался здоровый, высотой не менее пяти метров крест.

Мы крались мимо домов, заглядывали в крохотные оконца. Беременная женщина с некрасивым веснушчатым лицом при свете лучины что-то штопала, сидя на колченогом табурете. Доносилось монотонное старческое бормотание: аборигены молились, отходя ко сну. Старики в деревне, стало быть, имелись. Их не пускали на гору, там дело молодое. А все «годные», крепкие, пышущие здравием (а главное, не беременные) в этот час собрались под Рогатой скалой… Мы метнулись за сарай, когда скрипнула дверь и на крыльце образовалась толстая «пенсионерка» с палочкой. Сошла со ступеней и направилась, прихрамывая, к выгребной яме, от которой распространялся ужасающий аромат…