Заболоцкий. Иволга, леса отшельница - [232]

Как открывается заржавевшая дверь,

С трудом, с усилием, — забыв о том, что было,

Она, моя нежданная, теперь

Своё лицо навстречу мне открыла.

И хлынул свет — не свет, но целый сноп

Живых лучей, — не сноп, но целый ворох

Весны и радости, и, вечный мизантроп,

Смешался я… И в наших разговорах,

В улыбках, в восклицаньях, — впрочем, нет,

Не в них совсем, но где-то там, за ними,

Теперь горел неугасимый свет,

Овладевая мыслями моими.

Открыв окно, мы посмотрели в сад,

И мотыльки бесчисленные сдуру,

Как многоцветный лёгкий водопад,

К блестящему помчались абажуру.

Один из них уселся на плечо,

Он был прозрачен, трепетен и розов.

Моих вопросов не было ещё,

Да и не нужно было их — вопросов.

Очевидно, что разлука с женой была неестественным состоянием для Заболоцкого: в мыслях и чувствах он всегда был с ней рядом.

В последнем стихотворении цикла — «Старость» (1957) воображение рисует ему желанную картину единства родных душ:

Простые, тихие, седые,

Он с палкой, с зонтиком она, —

Они на листья золотые

Глядят, гуляя дотемна.

Их речь уже немногословна,

Без слов понятен каждый взгляд,

Но души их светло и ровно

Об очень многом говорят. <…>

Тут и о животворном свете страданий, испытанных в жизни, и о том, что:

Изнемогая, как калеки,

Под гнётом слабостей своих,

В одно единое навеки

Слились живые души их.

Счастье чудится промельком зарницы: оно «такого требует труда!» — зато потухает быстро и исчезает уже навсегда.

В последних строках стихотворения — и всего цикла — мечтание о том, что так необходимо двум не уберёгшим своего счастья людям:

Теперь уж им, наверно, легче,

Теперь всё страшное ушло,

И только души их, как свечи,

Струят последнее тепло.

В те два последних лета в Тарусе Заболоцкого не покидали эти его постоянные мысли, воплощаясь в стихах:

Кто мне откликнулся в чаще лесной?

Ты ли, которая снова весной

Вспомнила наши прошедшие годы,

Наши заботы и наши невзгоды,

Наши скитанья в далёком краю, —

Ты, опалившая душу мою?

(«Вечер на Оке». 1957)

Надежда на новую — прежнюю — жизнь, которую он не мыслил без жены, не оставляла его:

Луч, подобный изумруду,

Золотого счастья ключ —

Я его ещё добуду,

Мой зелёный слабый луч.

(«Зелёный луч». 1958)

Эта надежда то воспаряла в его душе, то вновь слабела и пропадала почти насовсем:

Славно ласточка щебечет,

Ловко крыльями стрижёт,

Всем ветрам она перечит,

Но и силы бережёт.

Реет верхом, реет низом,

Догоняет комара

И в избушке под карнизом

Отдыхает до утра.

Удивлён её повадкой,

Устремляюсь я в зенит,

И душа моя касаткой

В отдалённый край летит.

Реет, плачет, словно птица,

В заколдованном краю,

Слабым клювиком стучится

В душу бедную твою.

Но душа твоя угасла,

На дверях висит замок.

Догорело в лампе масло,

И не светит фитилёк.

Горько ласточка рыдает

И не знает, как помочь,

И с кладбища улетает

В заколдованную ночь.

(«Ласточка». 1958)

В январе 1958 года пришло известие о кончине Евгения Львовича Шварца.

Екатерина Васильевна выехала в Ленинград к Екатерине Ивановне, вдове Шварца, чтобы какое-то время пожить с ней, облегчить горе. Николай Алексеевич знал об этом. 20 января он написал жене письмо:

«Милая Катя.

С тех пор, как я принял моё решение, мне стало спокойно на душе. Дай бог, чтобы и впредь было так же спокойно, как теперь. Ты будешь жить там, где захочешь, и так, как ты захочешь. Если ты будешь жить не у нас и лишь по временам нас навещать, мы будем рады и этому. Если случится так, что ты захочешь возвратиться к нам, мы с радостью встретим тебя. Если же не захочешь, мы будем знать, что тебе хорошо, и я не буду огорчать тебя своими упрёками. Дай бог тебе счастья, и прости меня за все мои несправедливые безумства.

Многие мои стихотворения, по существу, как ты знаешь, мы писали с тобою вместе. Часто один твой намёк, одно замечание — меняли суть дела, и я всё делал по-новому. А за теми стихами, что писал я один, всегда стояла ты, и я писал их, чувствуя тебя рядом с собою. Спасибо тебе за это. Ты ведь знаешь, что ради моего искусства я всем прочим в жизни пренебрёг, и ты мне в этом помогла. Ты слишком долго помогала мне и устала. Но я не имею права уставать. Я целую твои руки, мой милый друг. Моё сердце полно благодарности и любви к нашему прошлому.

Ты дала мне очень много, и я благодарю судьбу за то, что ты была со мною. Я один виноват во всём, я беру на себя всю вину, и буду носить её на себе, и никогда и ни в чём не упрекну тебя. Прости же и ты меня, и дай тебе боже долгих дней и светлого счастья!

Теперь я спокоен и твёрд, и ты не должна беспокоиться обо мне. Я постоянно работаю, думаю, наши дети живут хорошо. Теперь настала моя новая, тихая, последняя жизнь (курсив мой. — В. М.). Мне спокойно. Спокойной ночи, мой друг!

К.».

В марте в Москве прошла декада грузинской литературы и искусства. В канун декады в Тбилиси вышла первая книга двухтомника «Грузинская классическая поэзия в переводах Н. Заболоцкого».

«22 марта в Колонном зале, — пишет Никита Заболоцкий, — он торжественно читал отрывок из своего полного перевода поэмы Руставели:

Есть ли кто презренней труса, удручённого борьбой,

Кто теряется и медлит, смерть увидев пред собой?

Чем он лучше слабой пряхи, этот воин удалой?

Лучше нам гордиться славой, чем добычею иной.