Заблудившийся - [2]

Все, но только не Лил Уоллис.

Тот был вежлив. Похвалил платье Мюриэл и в сугубо мужском кругу рассказал анекдот о моряке и голландце. Но для Иоанна мысли Уоллиса звучали не тише воя сирены: «Как удалось этому незнакомцу, этому белобрысому троюродному братцу с замашками горожанина и верткими манерами заполучить Мюриэл?» Лил Уоллис ведь так силен и красив, работает на мукомольне в дневную смену и к тому же родился в этих местах. Конечно, кожа у него темная, но как можно поверить в то, что Мюриэл так уж нужен именно светлокожий? В конце концов, разве после десятилетия настойчивых галантных ухаживаний он не заслужил сердце докторской дочки? Ему было невдомек, как этот незнакомец его обошел.

Во время свадебного приема Лил Уоллис не спускал с Иоанна глаз, вглядывался в лицо, рассматривал руки, одежду, пытаясь распознать его слабые места. Иоанн чувствовал себя неловко. Было бы так просто подстроить модуляцию своего голоса под голос Лила Уоллиса; определенным образом приосаниться, чтобы Лилу Уоллису вспомнился умерший братец; замолчать в нужный момент, а потом озвучить мысли Лила Уоллиса, отчего этот самый Лил Уоллис вдруг непреодолимо потянулся бы к нему, усмехнулся бы, покачал головой, оставил мысли о Мюриэл и проникся к Иоанну братской любовью.

Иоанн чувствовал себя калекой. Как будто внезапно решил поесть вилкой, зажатой пальцами ноги. Еще он испугался. Со временем Лил Уоллис отыщет в нем что-то не то. Может, он возненавидит и испугается Иоанна? И настроит народ против него? Когда Иоанн представлял себе, что каждый станет смотреть на него столь же подозрительно, в нем клокотало бешенство. Было бы славно тотчас обратить неприязнь и подозрительность в обожание.

Но коль скоро Иоанн решил быть человеком и жить здесь, о нитях кукольника следует забыть.

Иоанн сидел на скамье возле церкви и макал в остывающий мясной соус последний кусок зернового хлеба, когда к нему подошел Лил Уоллис и спросил:

— Ты куришь?

Иоанн моргнул. О чем это он?

— Ну да, — ответил он. Иоанн наблюдал за тем, как в смертном зрели недоверие и неприязнь, рассчитывал их траекторию, жаждал отогнать прочь.

— Вот и отлично, — кивнул Лил Уоллис и вложил Иоанну в ладонь что-то маленькое, квадратное и холодное. Потом кивнул и пошел прочь.

Иоанн смотрел на зажигалку. Перевел взгляд на удаляющуюся спину Лила Уоллиса, и ему явилось решение, простое и ясное: Мюриэл заслужила счастье.

Дрожь пробежала по Иоаннову телу. Он подумал: «Меня удивляет этот смертный. Этот смертный удивляет меня!» Сердце Иоанна бешено стучало в груди. Он посмотрел на Мюриэл в белоснежном платье, медленно кружащуюся с племянницей. Как такое возможно?

На этот вопрос Иоанн ответил себе сам: «Потому что за десять тысяч лет тебе ни разу не приходилось видеть, что люди избирают, когда предоставлены сами себе».

Иногда он терялся в новой жизни. Порой, сидя с Лилом Уоллисом за шахматной доской у пруда, он кормил уток булкой, и тут сердце внезапно заходилось в груди, и он задавался вопросом: «Что же я делаю здесь? Я же попусту трачу время, я должен сделать что-то ужасно важное, и первым делом мне следует овладеть разумом вот этого человека — удостовериться, что он подчиняется мне, находится под контролем». Он зажмуривался и ждал, пока схлынет накатившее чувство.

Или на церковной скамье Иоанн распевал псалмы Давида, и вдруг его охватывали воспоминания: вот он идет по обнесенному стеной городу, направляясь ко двору властелина горной страны полукочевого народа. В вечернем воздухе ревут ослы, толпа рабов падает ниц пред ним. Хмуро окидывает он взглядом принцев и лордов — этот чересчур покорный, другой слабый и убогий, вон тот развратный: ни единого не хочется приблизить к себе. Обернувшись, он встречает жесткий взгляд и неистовую усмешку мальчика-менестреля, который сидит в углу с арфой в пастушьих руках. Тут же осеняет мысль: «Ах, наконец. Ты. Именно с тобой во главе я построю империю, тропу к Богу. Не важно, кем прежде был ты, теперь ты принадлежишь мне; отныне ты — стрела, нацеленная в Небеса». Он видит, как в глазах юноши зарождается страстное желание, жажда, которой нет конца, и лишь Иоанн в силах ее утолить.

Или на мельнице Иоанн вдруг замирал на ходу с пятидесятифунтовым мешком муки на плече, припоминая тень прошлого. После того как он сотню веков пировал за счет людской преданности и нужды, когда он был могуществен и свободен от страхов, он пробился сквозь Последнюю Дверь Мечтаний. И за этой дверью, где он ожидал увидеть ангелов и получить ответы на все вопросы, — там, в невозможно ярком свете, он увидел гигантское насекомое, стремительно перебирающееся через стену. И Иоанн знал, что этот робот, этот пустой мертвый механизм, взбирающийся все выше и выше по мертвым телам, — этим насекомым был он сам.

Он сжег свой замок. Предал пламени и собрание реликвий — нефритовый кинжал, кого-то пронзивший, локон чьих-то волос. Плюнул на всевозможные блага. Затерялся в Европе, ставшей воплощением ада: под свист снарядов брел через горы трупов, тащился по грязным дорогам под аккомпанемент звона бубенцов и блеяния голодных коз. Он смотрел на синие стены, он видел глаза своих жертв. Целая стена глаз во тьме. Годы слились в единый долгий миг ужаса, гнева и позора. Затем он пересек Атлантику.