Забайкальцы. Т.2 - [50]

В назначенный день партизаны Музгина под прикрытием ночи подошли на рассвете к Кавыкучам. Здесь они разделились на два отряда: один взял под свою команду Музгин, другой — Федоров.

Спешив свой отряд и оставив под горой лошадей с коноводами, Музгин занял довлеющую над поселком сопку. Федоров занял сопки правее села и, как было условлено, выслал вверх по Газимуру конный разъезд, в задачу которого входило встретиться с отрядом алтагачанцев и установить с ними связь.

Выслав разъезд, Федоров прошелся по гребню сопки, где цепью залегли бойцы его отряда, и, найдя место поудобнее, тоже прилег за большим камнем.

«Самое бы сейчас время наступать, — подумал он, приглядываясь к темнеющему в низине поселку, — залпанули бы по ним с двух сторон, а сверху-то алтагачанцы поднажали, да еще пулеметов хотя бы парочку, вот и паника у беляков спросонья-то. Вполне могли бы захватить у них обозы и оружие, и патронов разжились бы».

Медленно надвигалось утро, на синем, все более бледнеющем небе гасли последние звезды. Стало отчетливо видно дымивший всеми трубами поселок, дома, дворы, даже лошадей, которых гнали по улицам на водопой к ключу, снежно белеющему за селом широкой ледяной накипью.

Хотя и наступил март, солнопеки[19] оголились от снега, большие проталины появились на еланях и пашнях, смачно чернели двойные пары, но по утрам еще подмораживало крепко. Партизаны в цепи мерзли, а потому то и дело сбегали с гребня вниз, хлопая себя по бокам рукавицами, топтались на месте, отогревая мерзнущие ноги. Лишь те, у которых поверх полушубков надеты еще и дохи, лежали в цепи, тихонько переговариваясь:

— Жмет мороз-то, прямо-таки по-зимнему!

— Чайку бы горячего.

— Где алтагачанцы-то, подохли, што ли, они там?

— Митингуют небось, идти на выручку али нет. Им-то што, своя рубашка ближе к телу.

На восходе солнца от высланного разъезда примчался связной. Оставив коня внизу под горой, он по косогору бегом к Федорову. Тот, заметив посланца, поднялся из-за укрытия и, сунув за пазуху бинокль, поспешил навстречу.

— Едут! — выдохнул запыхавшийся гонец, подбегая к Федорову. Остановившись, малорослый русобородый связной вытер рукавом дохи вспотевшее лицо и, то глядя на Федорова, то переводя ошалело-радостный взгляд на окруживших его партизан, продолжал: — Едут, алтагачанцы наши едут. Сотни три, не меньше, двумя колоннами прут. Мы как завидели их, сразу определили, что наши это. Михей мне приказал: крой к Федорову, расскажи, что так и так, а мы, говорит, подождем их.

— Э-э, — разочарованно протянул Абрам, — так ты толком-то не выяснил, наши это или нет?

— Да ну-у, товарищ Федоров, Михей в бинки-то[20] даже одежду усмотрел на них, так же одеты, как и мы, в шубы и дохи. А вить на беляках-то форменная обмундировка, все больше японская. Не-ет, наши это.

— Ладно, езжай к Музгину, доложи ему обо всем.

— Слушаюсь.

В то время как гонец Федорова мчался к Музгину, уже взошло, начало пригревать мартовское солнце. Партизаны все меньше сбегали вниз, разогреваться топтанием; лежа в цепи, лениво перебрасывались словами, курили. Отсюда, с горы, им далеко видно окрестные сопки, уже голые с южной стороны, и заснеженные елани, пестреющие бурыми пятнами весенних проталин. Далеко проглядывалась долина Газимура, виднелись ближние и дальние поселки, курчавились над ними сизые дымки. А вокруг все более разливалась теплынь, дремотная, ласковая тишь. И вдруг это безмолвие всколыхнул отзвук ружейного залпа, что докатился сверху, из-за горы. Притихшие, пригретые солнцем партизаны зашебутились, те, что отогревали ноги внизу, бегом на место в цепь, изготовляясь к бою, зачакали затворами винтовок.

За первым залпом ахнул второй, третий, а потом уж сплошная дробь ружейной пальбы, длинную очередь выстукал пулемет. В Кавыкучах тревожно взвыла сигнальная труба. В бинокль Федорову было хорошо видно, как в улицах села забегали пешие и конные люди.

— Началось, началось! — вслух воскликнул он, радостно улыбаясь, продолжая смотреть в бинокль. Он переводил взгляды вправо, откуда доносился грохот стрельбы, досадуя, что большая гора заслонила место сражения. Абрам уже не сомневался, что это алтагачанцы вступили в бой с отрядом белых, которые выступили им навстречу.

К удивлению Абрама, стрельба закончилась, и оттуда, из-за горы, появился всадник, полным галопом мчался он в село, за ним еще несколько конных, и вот уже целая колонна конницы на рысях движется в село.

— Что же это такое? — оторвавшись от бинокля, Абрам в полном недоумении оглянулся на подошедшего к нему Исака Рязанова. — Ну эти-то семеновцы, ясное дело, но почему же наши-то их не преследуют?

Рязанов только пожал плечами:

— Холера их знает! И стрелять перестали, и сами как изныли. Да вон, никак, из нашего разъезду связной мчится, по дохе-то вроде сам Михей Сапожников.

Федоров глянул, куда показывал Исак, и тоже увидел скачущего во весь опор всадника на саврасом коне. Это и в самом деле был Михей Сапожников. Проскакав на взмыленном коне до половины горы, он соскочил с него и, на ходу сбросив с себя доху, поспешил к Федорову.

— Беда, товарищи, беда! — зачастил он скороговоркой, подбегая к Абраму. — Ошиблись мы, думали, наши идут, алтагачанцы, а это дружина Красноярской станицы.