Забайкальцы. Т.2 - [42]

— Оно даже и отсюда слыхать, разговор крупный.

— Да вить праздник, сплошь гуляют, вон и напротив поют. Ишь как выводят «Конь боевой с походным вьюком» — для такого разу самая подходимая песня.

— Откуда они вино берут? — удивился Верхотуров и, перегнувшись через перила, помахал рукой пьяному казаку на середине улицы: — Башуров, подь сюда.

В сивой папахе набекрень, в полушубке нараспашку и с котлом в руке, Башуров подошел к крыльцу, пьяно ухмыляясь, отставил правую ногу.

— Чего тебе?

— Что это у вас за пьянство сплошное? Завтра выступать, а вы гульбой занялись.

— Ну и што-о, товарищ Верхотуров, на проводах казаков всегда гуляли. А тут еще лафа такая: спиртовоз Ганька-хромой целую бочку спирта приволок из-за границы, в долг дает, чего же зевать-то. А уж насчет платы, как говорится, жди на мне, а получай на пне. Заходите к нам, мы у сослуживца моего Евлахи Кузнецова пируем, угостим по дружелюбности.

Не ответив Башурову, Верхотуров посмотрел на членов комиссии, покачал головой:

— Что с ними делать? Пойти арестовать этого прохвоста Ганьку, чтоб не разводил тут пьянку?

— Э-э, ну его к черту! Он теперь наверняка распродал всё, что было.

— Делом надо заниматься, вон и Устин вышел, идем же выбирать коней.

В то время как Устин с плохо скрытой злобой наблюдал, как его лучших лошадей седлают чужие люди, в доме у него шла попойка. Старший сын хозяина Платон усердно подливал гостям в опорожненные стаканы разведенный спирт и втемяшивал в охмелевшие головы:

— Чего вы взбулгачились-то? Абрамку Федорова послушали, врет он, гад ползучий, а вы поверили и поперли как будто по всамделишной мобилизации. А что вы сделаете одной-то станицей супротив всей области?

— А другие-то что, не поддержат, думаешь? Да нам стоит начать, а там и другие зашевелятся.

— Верно, Иван! А с Амуру Лазо с войском подойдет, Балябин со своим отрядом, мадьяры.

— Мадьяры? Э-э, были мадьяры, да сплыли, их, браток, всех, до единого перебили.

— Как?! Кто перебил?

— А вот пойди спроси Федьку Пискунова. Он только вчера оттудова на побывку прибыл и сам в том бою участвовал.

— Врет он, гад, контра семеновская!

— Он-то правду говорит, а вот ваши сомустители врут, и никакой власти советской нету в Благовещенске, а Лазо с Балябиным в Америку укатили. Хапнули золота в Чите и теперь будут поживать в свое удовольствие.

— Чего ты брешешь… твою мать! Я сам в Чите был, когда банк-то ограбили анархисты. Да я тебе… зоб вырву!

— Подожди, Агапитов, охолонись!

Но тот, стараясь вырваться из рук крепко охватившего его сзади казака, хрипел, задыхаясь:

— Пусти, где моя шашка, я его, гада… в гроб… в печенки!

— Да ты послушай хоть…

— В штаб его, чего вы уши-то развесили!

— Верно. Там им покажут кузькину мать, а сначала выпьем…

— Отстань…

— За советскую власть держи стакан, ну!

— За советскую выпьем, а этих гадов…

— Потом успеем, куда они денутся от нас, тяни, ну! Во, давно бы так. Споем:

Вихри враждебные вею-ют над нами,

Темные силы нас зло-обно гнетут.

В бой роковой мы вступили с врагами,

Нас еще судьбы безвестные ждут.

Песню подхватили еще два или три голоса, пытался подпевать и Агапитов, но хмель одолел его, и вскоре он уснул, уронив голову на стол.

А вокруг не утихал пьяный говор и споры:

— Неужто мадьяр то и всамделе побили, а?

— Надо нам самим наведаться к Пискунову-то, спросить его.

— А не рвануть ли нам по домам, братцы? Вить весна над головой!

— Правильно, время подходит хлеб сеять, а мы тут восстаниями занялись, наслушались чужих умов.

— Ну это ты брось, начал тут разводить контру…

— В зубы его!

— Я т-тебе дам, сучье вымя.

Шум, гам, забияк растаскивают по сторонам, а над столом возвышается Платон.

— Тихо, товарищи! — вопит он, размахивая графином. — Хватит спорить! В горле пересохло, выпьем лучше.

— Выпьем, а завтра разберемся, что к чему.

— Разберемся, подставляй стакан.

Пьяный разгул все больше и больше захлестывал поселок: гуляли казаки, молодежь, пожилые люди и бабы. Из домов веселье выплескивалось на улицу, стоном стонала Какталга. К вечеру уже трудно было встретить трезвого человека. И странное дело, среди пьяных бодрее всех держались старики, из тех, что еще утром приходили к Устину Астафьеву. О чем они там толковали, неизвестно, но теперь они по одному переходили из одной компании в другую, выпивали помаленьку, нашептывали казакам:

— Куда вас черт несет, одумайтесь.

— Мадьяр-то вон перебили, сказывают, и вам то же будет. И семьи ваши пострадают ни за что. Разъезжайтесь по домам, пока не поздно.

И эти нашептывания возымели свое действие: казаки поначалу спорили и со стариками, и между собой, дело доходило до драки, но чем дальше, тем больше ширился раскол, к ночи то тут, то там слышались разговоры; а и в самом деле, не лучше ли возвернуться по домам? Что нам, больше других надо, чего вперед других-то выскакивать.

— Домой, братцы, домой!

— Весна подходит!

— К севу надо готовиться, а не к войне!

А в это время в штабе, в обеих комнатах купеческого дома, шла напряженная работа. Верхотуров распорядился, и помогавшие ему фронтовики протопили печи, натаскали от соседей столов, скамеек, раздобыли чернил, а трое из них еще с вечера махнули на прииск Аркия. Вернулись утром и к великой радости Федорова приволокли с прииска пишущую машинку и большой рулон желтой оберточной бумаги.